Русская поэзия Китая: Антология
вернуться

Колосова Марианна
Шрифт:

«Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти…»

Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти. Только тонкие контуры прихотливо-изящные… Мы себя не втолкнули в расширенные пасти Непродуманных пошлостей, остротою звенящие. Мы сидим на окошке у заснувшего домика И, дымя папироской, созидаем поэмы, — Два бродящих эксцентрика, два хохочущих комика… Два ребенка чудесных непогибшей богемы… На матрацах убийственных спят убийцы эстеток. Спят уроды храпящие, заплевавшие радость, — И луна льет шампанское в рты восторженных деток, Для кого сумасшествие — еще мудрая сладость.

«Я — Пьеро хромой и одноглазый…»

Давиду Бурлюку — моему другу и взрывателю во Имя Пресветлой Красоты

Я — Пьеро хромой и одноглазый… Волосы — один хвостатый клок. Я любуюсь на детей в салазках Через мой опаловый монокль. Я люблю, чтоб радужнилась серость, Чтобы клячи будней мчались вскачь… Подойдя к измызганной гетере, Я шепчу внимательно: «Не плачь! Всунь свой профиль в синий нимб витрины И святися нежностью греха… Не вдыхай магнолий кокаина! Будь — как я — трепещуще тиха». Я хотел бы видеть нежность всюду… (Соглашусь на маленький клочок). Но в опале нежность, и покуда Заогнюсь единственной свечой. Разверну мечту на тротуаре И прочту ее на нежный глас, Кто же?.. Кто!., со мною станет в паре?.. Столб афишный — мой иконостас. Никого!.. А сумерки сереют, Непахучим ладаном кадя… «Нежности давно свернули шею!» — Пробурчал какой-то франт, идя. Провезли салазки дети цугом. «Дети!., нежность… нежность жду в храм мой!» Над домами вечер каркнул глухо: «Долго ты прождешь, Пьеро хромой…»

ВЕРЕСКНОЙ ДЕВУШКЕ

Мойчи Ямагучи как воспоминание о задушевных беседах под шелест бамбуков у его дома

Вы вся, как поэза Альфреда Мюссе, — Душевно-прозрачная, зябнуще-астровая… С мечтательным бантиком в русой косе, Червонноволосая, звонко-пиастровая… Быть в комнате вашей — фантазы читать Тильтильно-Митильные, полные грации… Склоняться к вам близко — экстазно вдыхать Сурдинно-щекочущий запах акации… Глядеть в ваши очи — купаться в вине… Они ведь не ваши, вакхически лавные! Вы вся из батиста, как греза Мане… И только глаза ваши — пики агавные, Они — две агатовых, черных стрелы, Готовые взвиться с мучительным пением. Они обжигают, как капли смолы, Стекая мне в душу в кричащем кипении… Они, как румяна на щеках Мадонн! Они — барабаны в интимной литании… Я ими замучен!., разбит!., оглушен — Но сблизьте ресницы, и вы — обаяние… Живут в вас причудно Уайльд и Мюссе, Провинции лирик с эстетиком, ересь в ком, Ах, сложные прелести в русой косе Мечтательной девушки, пахнущей вереском!

ЛАРИССА АНДЕРСЕН

ЯБЛОНИ ЦВЕТУТ

Месяц всплыл на небо, золотея, Легкою палаткой кочевой; Разговор таинственный затеял Ветер с потемневшею листвой… Ведь совсем недавно я мечтала: Вот как будут яблони цвести, Приподнимет предо мной забрало Рыцарь Счастье на моем пути. Говорят, что если ждать и верить, То достигнешь. Вот и я ждала… Почему бы счастью день мой серый Не осыпать искрами тепла? Тихо, тихо шевелятся тени… Все, как прежде… Сад, кусты ракит… Только май, верхушки яблонь вспенив, Лепестками белыми кружит. Месяц по стеклу оранжереи Раздробил хрустальный образ свой, Маленькие дымчатые феи Реют над росистою травой… Надо быть всегда и всем довольной. Месяц — парус, небо — звездный пруд… И никто не знает, как мне больно Оттого, что яблони цветут.
Ларисса Андерсен

«Только в заводи молчанья может счастье бросить якорь…»

Только в заводи молчанья может счастье бросить якорь; Только тихими глазами можно видеть глубину; Знак молчанья, как молитва, как печать, лежит на всяком, Кто свернул тропинкой тайной в заповедную страну. В молчаливый час рассвета, озаренный солнцем ранним, Там, где синие лагуны спят в оправе синих гор, Так бросаются с обрыва в синеву летящим камнем, Замирая, саланганы, и вонзаются в простор. Как писать стихи о счастье? Как сказать о несказанном? Разве можно в миг полета разъяснить — куда летишь? Это — скрыть в усталых веках синь лучистых океанов И врезаться грудью лодки в остро пахнущий камыш.

ПО ВЕЧЕРНЕЙ ДОРОГЕ

В час, когда засыпает усталое зрелое лето В окропленных росою и пахнущих медом лугах, Я иду за Тобою немеркнущим благостным следом, Ускользающим вдаль, где так светлы еще облака. По затихшей, поросшей немудрой травою дороге, По холму, где спускается стадо спокойных овец, По деревне, где в сумерках грезят простые пороги, Где вздыхает полынь у вечерних прохладных крылец… Не Твои ли шаги? Где-то радостно лает собака И смеется ребенок. Не Ты ли взошел на крыльцо? Я повсюду ищу, не оставил ли светлого знака Ты, с пастушьей котомкой и ясным вечерним лицом… И тропою с шуршащей по платью мерцающей рожью Возвратившись домой, я меняю в кувшине цветы, Зажигаю лампаду… Я медленней, тише и строже… И вечерние мысли, как травы дороги, просты… В час, когда замирает земное согретое лоно, И звенит тишина, и проходит вечерний Христос, Усыпляет ягнят, постилает покровы по склонам, Разливает в степи благовонное миро берез И возносит луну, как икону…

«Огоньки… огоньки… огоньки…»

Огоньки… огоньки… огоньки… Перезвон… Озаренные лица… Пламенеющий очерк руки И склоненные к свету ресницы. Ореол освещенных волос, Приоткрытые губы немножко И, застывшими каплями, воск На твоих полудетских ладошках. …Пробудился от вечного сна И упал преграждающий камень… Наверху, невидимкой, весна В синеве проплывает над нами. У складного поют алтаря, Что в затерянном времени оном «Смертью смерть победил». И земля Нарастающим плещется звоном. У плеча дорогой огонек, И глаза озаренные верят: Охраняет твой ласковый Бог И сиротку, и птичку, и зверя. Огоньки… огоньки… огоньки… И мелькающий свет на ресницах… Научи же меня без тоски Успокоенным сердцем молиться.

НАРЦИСС

Моей маленькой подруге Шу-хой

Шуй-сен хуа — цветок нарцисса. Это значит — водяная нимфа. Одинокий, молчаливый символ В плоской чашке, расширенной снизу, Шуй-сен хуа — цветок нарцисса… Тонкой струйкой вьется запах сладкий, Словно чье-то вкрадчивое пенье, И ведут дремотные ступени Вас в страну мерцающей загадки, Где поет, колдуя, запах сладкий… Словно стебли, ваши пальцы гибки… На халатике, как в пестрой сказке, Бродят взбудораженные краски, Плавают серебряные рыбки Меж стеблей, как ваши пальцы, гибких… Вы окликнули меня: «Лалисса!» — Сделав имя кукольным и ломким, И у вашей гладенькой головки Дрогнул в чашке, расширенной снизу, Шуй-сен хуа — цветок нарцисса.