Кир обернулся. Генерал, который неслышно подкрался сзади и уже примеривался, как бы половчее спихнуть юношу вниз, отступил и смущенно откашлялся:

— Извините, привычка. Знаю, что смысла нет ни малейшего, а руки сами делают.

— Ай-ай-ай, — сказал Кир. — Глупо. Уж не знаю, какую часть своей сущности знакомый мне Джентльмен отослал сюда, а какую оставил подыхать на ветвях иномирного древа, только присутствующая половинка умом не блещет. Тот хитрожопый дядька, который меня воспитал, сказал бы что-то вроде: «Сигани с этой стены, мой мальчик, и легионы ангелов поднимут тебя на крыльях своих, и не постигнет тебя никакой вред». Более того, он добавил бы, что строит вон там, на горизонте, еще более прекрасную и высокую Стену, чтобы мне приятнее было с нее прыгать. Только я бы все равно не послушался. Понимаете, я с детства был непослушным.

Сверху полз асфальтовый каток. За катком тянулась широкая полоса черной краски — это по приказу президента Зода закрашивали небо, чтобы не видно было свирепого огня красной звезды. Того огня, в котором умирала и все никак не могла умереть планета. Кир почти уже увидел этот огонь, когда его сбили с ног и принялись охаживать сапогами и дубинками. Потом огня не стало, и осталась одна чернота.

Немилосердно палило июньское солнце, черви копошились в кучах кооонскооогооо навоза. Пахло, сами понимаете чем. Обычный денек, ничем не примечательный. И быть бы ему самым заурядным, но не судьба. Ибо некий молодой человек соизволил войти в Город. И никто — никто! — не встречал его, никто не целовал его стоптанные ботинки с высокими берцами.

Да и ни к чему эти нежности. Парень — кожа да кости в драном камуфляже — стоял посреди брусчатки и грязным ногтем ковырял фурункул, вспухший на впалом брюхе. Пожалуй, такого чмошника и разглядывать западло, не то что целовать.

И все-таки (смири гордыню, отринь суетное!) ему хотелось, чтоб грива вороных волос, липких от масла, коснулась его сбитых в кровь пяток. Нежно пощекотала и прилипла. С должным уважением. С благоговением даже! Как тогда, давно, как в первый раз. Или это было не с ним, а с кем-то другим? Но с кем? Может, это просто разум его помутился из-за войны, испортился, как автомат со сплющенным дулом и разбитым в щепки прикладом, что висел на его плече, при ходьбе ударяя по тощим ребрам?

Молодого человека звали Старлеем. Он явился проповедовать на центральной площади Города. И сделать это он намеревался просветленно и самозабвенно. Когда рот его откроется для слов, уши захлопнуться плотней, чем врата рая для прелюбодеев и протестантов, пэтэушниц и сантехников.

В падении Вавилона под названием Стена Старлей увидел Бога. У Бога был простенький нимб и желто-голубой спортивный костюм-«адидас» с надписью «Ukraine» на груди. Бог повелел Старлею зажечь сердца обитателей Города.

— Всех? — спросил Старлей.

— Всех, — ответил Бог и протянул Старлею початую пачку «Мальборо».

Что есть Имя? А что есть Слово? Отец, поведай детям своим…

Четыре равновеликих стороны. Квадрат, говорите?! Тс-с! Вас сочтут приобщенными к Тайному Знанию о Нашествии Тушканчегов и…

Там, на центральной площади Города, его, честного проповедника Старлея, и повязали монахи Святого Трибунала. Спасли от неминуемой смерти: толпа, внимая хриплому голосу безумца, поначалу гневно зароптала, а потом многоруко взялась за булыжные камни. И брызнула кровь из разбитого морщинами лба, и тело вздулось сизыми, почти черными гематомами.

Прости им Господи, ибо не ведают, что творят! Седина в бороду, бес из ребра…

Его толкали в спину через полгорода — к воротам роскошного дворца-бомбоубежища.

— Не надо! Не надо излишеств, что вы?! Излишество есть нега для тела и яд для души. Я должен предаваться аскезе и самоуничижению!

Но к мольбам оборванного солдата, едва стоящего на ногах, никто не прислушивался. Совсем с катушек съехал, поганец, от боли и страха рассудком тронулся — еще до начала дознания. И то верно: Святой Трибунал — это вам не причитания беззубой дуэньи, взирающей на молодого идальго, тискающего ее подопечную. Нет! И еще раз нет! Святой Трибунал — это то…

…чего должно бояться. Бояться, как гнева Господня, как раскопанной могилы и лишения наследства. И еще — свят! свят! свят! — как геенны огненной. Как нисхождения Вавилона.

Вот случай был, три дня назад. Папашка самолично дочку-ведьму из дома за патлы вытащил, стоило, ха-ха, в ворота постучать. Еще и на коленях ползал, просил дознание учинить и сжечь сатанинское отродье неотлагательно. А ведь она всего лишь умела разговаривать с сааабааакааамиии, что поселились в канализационном коллекторе и по ночам нападали на продовольственные обозы. Саааабааакиии слушали ее и понимали. Мало того, ее понимали ееенооотыыы! Отец, бывший подводник, всю жизнь по автономкам, вернулся из двухгодичного похода, а у него, оказывается, дочь родилась, подрастает. Блондинка, красивая. А он и жена — черненькие. А вы говорите…