Стихотворения (1920)
вернуться

Маяковский Владимир Владимирович
Шрифт:

ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ!

Я знаю — не герои низвергают революций лаву. Сказка о героях — интеллигентская чушь! Но кто ж удержится, чтоб славу нашему не воспеть Ильичу? Ноги без мозга — вздорны. Без мозга рукам нет дела. Металось во все стороны мира безголовое тело. Нас продавали на вырез. Военный вздымался вой. Когда над миром вырос Ленин огромной головой. И земли сели на оси. Каждый вопрос — прост. И выявилось два в хаосе мира во весь рост. Один — животище на животище. Другой — непреклонно скалистый — влил в миллионы тыщи. Встал горой мускулистой. Теперь не промахнемся мимо. Мы знаем кого — мети! Ноги знают, чьими трупами им идти. Нет места сомненьям и воям. Долой улитье — «подождем»! Руки знают, кого им крыть смертельным дождем. Пожарами землю дымя, везде, где народ испленен, взрывается бомбой имя: Ленин! Ленин! Ленин! И это — не стихов вееру обмахивать юбиляра уют.— Я в Ленине мира веру славлю и веру мою. Поэтом не быть мне бы, если б не это пел — в звездах пятиконечных небо безмерного свода РКП.

III ИНТЕРНАЦИОНАЛ

Мы идем революционной лавой. Над рядами флаг пожаров ал. Наш вождь — миллионноглавый Третий Интернационал. В стены столетий воль вал бьет Третий Интернационал. Мы идем. Рядов разливу нет истока. Волгам красных армий нету устья. Пояс красных армий, к западу с востока опоясав землю, полюсами пустим. Нации сети. Мир мал. Ширься, Третий Интернационал! Мы идем. Рабочий мира, слушай! Революция идет. Восток в шагах восстаний. За Европой океанами пройдет, как сушей. Красный флаг на крыши ньюйоркских зданий. В новом свете и в старом ал будет Третий Интернационал. Мы идем. Вставайте, цветнокожие колоний! Белые рабы империй — встаньте! Бой решит — рабочим властвовать у мира в лоне или войнами звереть Антанте. Те или эти. Мир мал. К оружию, Третий Интернационал! Мы идем! Штурмуем двери рая. Мы идем. Пробили дверь другим. Выше, наше знамя! Серп, огнем играя, обнимайся с молотом радугой дуги. В двери эти! Стар и мал! Вселенься, Третий Интернационал!

НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ, БЫВШЕЕ С ВЛАДИМИРОМ МАЯКОВСКИМ ЛЕТОМ НА ДАЧЕ

(Пушкино. Акулова гора, дача Румянцева, 21 верст по Ярославской жел. дор.)
В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето, была жара, жара плыла — на даче было это. Пригорок Пушкино горбил Акуловой горою, а низ горы — деревней был, кривился крыш корою. А за деревнею — дыра, и в ту дыру, наверно, спускалось солнце каждый раз, медленно и верно. А завтра снова мир залить вставало солнце ало. И день за днем ужасно злить меня вот это стало. И так однажды разозлясь, что в страхе все поблекло, в упор я крикнул солнцу: «Слазь! довольно шляться в пекло!» Я крикнул солнцу: «Дармоед! занежен в облака ты, а тут — не знай ни зим, ни лет, сиди, рисуй плакаты!» Я крикнул солнцу: «Погоди! послушай, златолобо, чем так, без дела заходить, ко мне на чай зашло бы!» Что я наделал! Я погиб! Ко мне, по доброй воле, само, раскинув луч-шаги, шагает солнце в поле. Хочу испуг не показать — и ретируюсь задом. Уже в саду его глаза. Уже проходит садом. В окошки, в двери, в щель войдя, валилась солнца масса, ввалилось; дух переведя, заговорило басом: «Гоню обратно я огни впервые с сотворенья. Ты звал меня? Чаи гони, гони, поэт, варенье!» Слеза из глаз у самого — жара с ума сводила, но я ему — на самовар: «Ну что ж, садись, светило!» Черт дернул дерзости мои орать ему, — сконфужен, я сел на уголок скамьи, боюсь — не вышло б хуже! Но странная из солнца ясь струилась, — и степенность забыв, сижу, разговорясь с светилом постепенно. Про то, про это говорю, что-де заела Роста, а солнце: «Ладно, не горюй, смотри на вещи просто! А мне, ты думаешь, светить легко? — Поди, попробуй! — А вот идешь — взялось идти, идешь — и светишь в оба!» Болтали так до темноты — до бывшей ночи то есть. Какая тьма уж тут? На «ты» мы с ним, совсем освоясь. И скоро, дружбы не тая, бью по плечу его я. А солнце тоже: «Ты да я, нас, товарищ, двое! Пойдем, поэт, взорим, вспоем у мира в сером хламе. Я буду солнце лить свое, а ты — свое, стихами». Стена теней, ночей тюрьма под солнц двустволкой пала. Стихов и света кутерьма — сияй во что попало! Устанет то, и хочет ночь прилечь, тупая сонница. Вдруг — я во всю светаю мочь — и снова день трезвонится. Светить всегда, светить везде, до дней последних донца, светить — и никаких гвоздей! Вот лозунг мой — и солнца!

ОТНОШЕНИЕ К БАРЫШНЕ

Этот вечер решал — не в любовники выйти ль нам? — темно, никто не увидит нас. Я наклонился действительно, и действительно я, наклонясь, сказал ей, как добрый родитель: «Страсти крут обрыв — будьте добры, отойдите. Отойдите, будьте добры».

ГЕЙНЕОБРАЗНОЕ

Молнию метнула глазами: «Я видела — с тобой другая. Ты самый низкий, ты подлый самый…» — И пошла, и пошла, и пошла, ругая. Я ученый малый, милая, громыханья оставьте ваши. Если молния меня не убила — то гром мне ей-богу не страшен.

ГОРЕ

Тщетно отчаянный ветер бился нечеловече. Капли чернеющей крови стынут крышами кровель. И овдовевшая в ночи вышла луна одиночить.

«Портсигар в траву ушел на треть…»

Портсигар в траву ушел на треть. И как крышка блестит наклонились смотреть муравьишки всяческие и травишка. Обалдело дивились выкрутас монограмме, дивились сиявшему серебром полированным, не стоившие со своими морями и горами перед делом человечьим ничего ровно. Было в диковинку, слепило зрение им, ничего не видевшим этого рода. А портсигар блестел в окружающее с презрением: — Эх, ты, мол, природа!

ВСЕМ ТИТАМ И ВЛАСАМ РСФСР

По хлебным пусть местам летит, пусть льется песня басом. Два брата жили. Старший Тит жил с младшим братом Власом. Был у крестьян у этих дом превыше всех домишек. За домом был амбар, и в нем всегда был хлеба лишек. Был младший, Влас, умен и тих. А Тит был глуп, как камень. Изба раз расползлась у них, пол гнется под ногами. «Смерть без гвоздей, — промолвил Тит, — хоша мильон заплотишь, не то, что хату сколотить, и гроб не заколотишь». Тит горько плачет без гвоздей, а Влас обдумал случай и рек: «Чем зря искать везде, езжай, брат, в город лучше». Телега молнией летит. Тит снарядился скоро. Гвоздей достать поехал Тит в большой соседний город. Приехал в этот город Тит и с грустью смотрит сильной: труба чего-то не коптит над фабрикой гвоздильной. Вбегает за гвоздями Тит, но в мастерской холодной рабочий зря без дел сидит. «Я, — говорит, — голодный. Дай, Тит, рабочим хлеб взаймы, мы здесь сидим не жравши, а долг вернем гвоздями мы крестьянам, хлеба давшим». Взъярился Тит: «Не дам, не дам я хлеба дармоеду. Не дам я хлеба городам, и без гвоздя доеду». В село обратно Тит летит, — от бега от такого свалился конь. И видит Тит: оторвалась подкова. Пустяк ее приколотить, да нету ни гвоздишка. И стал в лесу в ночевку Тит, и Тит, и лошадишка. Нет ни коня, ни Тита нет… Селом ходили толки, что этих двух во цвете лет в лесу сожрали волки. Телега снова собралась. Не вспомнив Тита даже, в соседний город гонит Влас, — нельзя им без гвоздя же. Вбежал в гвоздильню умный Влас, рабочий дышит еле. «Коль хлеб не получу от вас, умру в конце недели». Влас молвил, Тита поумней: «Ну что ж, бери, родимый, наделаешь гвоздей и мне ужо заплатишь ими». Рабочий сыт, во весь свой пыл в трубу дымище гонит. Плуги, и гвозди, и серпы деревне мчит в вагоне. Ясней сей песни нет, ей-ей, кривые бросим толки. Везите, братцы, хлеб скорей, чтоб вас не съели волки.

Комментарии

Владимир Ильич! Впервые — «Красная газета» (утренний выпуск), Пг., 1922, 5 ноября.

Первое стихотворение Маяковского, посвященное В. И. Ленину. Написано в апреле 1920 года в связи с 50-летием со дня рождения вождя. В последней строфе Маяковский прямо декларирует принцип партийности поэзии.

…улитье... — прилагательное от «улита», «улитка».

III Интернационал. Впервые — «Вечерняя стенная газета РОСТА», М., 1920, 26 июля.

Написано ко дню демонстрации в честь делегатов II Конгресса Коммунистического Интернационала, состоявшегося в Москве 27 июля 1920 года.

Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче. Впервые — сб. «Лирень», М., 1920.

Стихотворение написано летом (июнь — июль) 1920 года в разгар работы в РОСТА.

Отношение к барышне. Впервые — сб. «Лирень», М., 1920.

Написано летом 1920 года.

Гейнеобразное. Впервые — сб. «Лирень», М., 1920.