Он помолчал. Глаза его сверкали от безумного возбуждения, бледное лицо осветилось странным сиянием.

Брайан наблюдал за ним с нарастающим отвращением.

Человек, вне сомнений, был сумасшедшим, но в его безумии просвечивал ужасный гений, отталкивавший и привлекавший молодого врача. Его шокировала аморальность услышанного, но важность научной проблемы заставляла слушать затаив дыхание.

Барон продолжил свою речь:

— Я нуждался в том, что я назвал искрой жизни, чтобы оживить тщательно подготовленное к жизни тело. Где найти эту искру? А, в самой стихии! Я отнял жизненную силу у самой природы — научился запасать природное электричество, обуздывать молнию и подчинять ее своей воле.

В то время, когда люди еще играли с электрической дугой, когда Сибек с помощью меди и висмута создал простейшую электрическую термопару, я, Виктор Франкенштейн, черпал животворную силу из самого ее источника. Власть, попавшая в мои руки, была так велика, что я долго колебался, как воспользоваться ею. И наконец решил создать существо, подобное мне самому.

Помнится, когда я завершил свои труды, стояла ненастная ноябрьская ночь. Я собрал свое оборудование и перелил искру жизни в безжизненное тело, созданное мною. Был уже час ночи, дождь отчаянно колотил по ставням, и свеча моя почти догорела, когда в гаснущем свете я увидел, как открылись тусклые желтые глаза моего творения. Оно трудно вздохнуло, и тело его конвульсивно задергалось.

Труды двух лет, посвященные одной цели — вдохнуть жизнь в бездушное тело, были окончены.

Но меня не поняли. Люди преследовали мое создание и меня самого. Они загнали нас в безжизненную арктическую пустыню, где созданный мною человек погиб. Меня же подобрал английский корабль, и в припадке отчаяния я поведал свою историю некоему Роберту Уолтону. Он ужаснулся и все же записал ее, а впоследствии опубликовал, воспользовавшись своей дружбой с женой английского поэта Мэри Шелли. Публикуя мой рассказ, он считал меня погибшим, ведь он видел, как я в отчаянии перепрыгнул с корабля на айсберг, который унес меня в темноту арктической ночи.

Барон откинулся назад и дико расхохотался:

— Бедный, бедный дурак! Я спрыгнул на айсберг, потому что понимал две вещи. Первое: что глупый моралист, едва мы причалим, сдаст меня властям, которые отошлют меня в Женеву, чтобы судить за убийства, совершенные моим несчастным созданием при защите своей жизни от людской ярости. А второе: я видел неподалеку от нас другой корабль, который должен был пройти мимо того же айсберга. Я всего полчаса провел на льдине, пока меня не сняла команда американской бригантины, с которой я сошел в Плимуте. Оттуда я послал за женой, и она доставила мне то, что осталось от моего состояния. Этого хватило, чтобы скрыться от нескромных глаз.

Барон встал, улыбаясь:

— Итак, друг мой, я провел последние десять лет в этой забытой богом глуши, продолжая исследования, пытаясь отыскать, в чем была моя ошибка. Потому что, должен признать, первое мое создание было несовершенно. — Глаза его загорелись. — Да-да, я допустил ошибку, создав бессмысленного монстра, между тем как пытался сотворить совершенного человека, прекрасного человека. Но я добьюсь успеха, вы слышите?

Голос его возвысился до истерической ноты. Барону понадобилось несколько минут, чтобы вновь овладеть собой. Он бросил на пол окурок сигары.

— А теперь, друг мой, я оставляю вас наедине с вашими мыслями. Завтра я начинаю работу над моим бедным Гуго. Я обещал ему красивое тело.

Барон захихикал:

— Это не сотворение жизни, но эта работа усовершенствует мою технику, а его уродливое тело станет достаточно ловким, чтобы помогать мне при главном опыте. Благодаря вашей помощи, — барон скривил губы в злой усмешке, — и помощи столь же глупого доктора Треваскиса, вздумавшего вмешиваться в мою работу, Гуго получит отличное молодое тело.

Он развернулся на каблуках и вышел.

Несколько секунд Брайан оставался неподвижен, кусая губы и преодолевая панику, охватившую все его существо. Ветер, вырвавшийся из устья пещеры и бросивший ему в лицо соленые брызги, обратил его мысли к побегу. Брайан поспешно обвел глазами подземную лабораторию, отыскивая средства разрезать веревки. И ничего не нашел. Потом его взгляд упал на выброшенный бароном окурок. Над ним еще клубился слабый дымок.

Брайан перекатился на живот и медленно пополз к нему, перевернулся на спину, протянул к окурку руки, нащупал его кончиками пальцев. Он трижды обжигал руки, прежде чем сумел подтянуть тлеющий кончик сигары к одной из веревок, стягивающих ему запястья.

Затлевшая веревка обжигала кожу. Боль стала почти нестерпимой, но Брайан стиснул зубы и крепко прижимал свои путы к огню. Веревка лопнула внезапно, но ему понадобилось еще несколько минут, чтобы полностью распутать ослабевшие узы и освободить запястья.

Он поспешно развязал себе ноги и встал. Пришлось перетерпеть несколько минут мучительной боли, пока кровь наполняла онемевшие ступни. С трудом держась на ногах, он осматривался в поисках оружия на случай возвращения барона или Гуго. Большая часть хирургических инструментов была убрана в запертые ящики у стен пещеры. Подойдя к одному из шкафов, Брайан безнадежно подергал дверцу. Подумал, не найдется ли лома или другого подходящего орудия среди приспособлений, разложенных на холсте рядом с коробками. Коробки эти были сложены рядом с клетками, где барон содержал подопытных собак. Большая часть животных, по-видимому, была опоена наркотиком. Они смотрели на Брайана пустыми глазами, и только одна собака жалостно заскулила, заметив его приближение.