— Мы этого не знаем, — ответил Октавиан.

И посмотрел им в глаза. То, что он прочитал в них, заставило его забыть все кошмарные недели, забыть обо всем. Они снова были вместе, и это было главное. Им предстояло бросить последний вызов этой необъятности… Теперь Октавиан Маниу зная, был уверен, что исполнил свой долг до конца, и исполнил так, как этого требовала совесть.

Электронный радиосвязист отключился, в наушниках было глухо.

Утомленные, но воспрянувшие духом, три космонавта легли и спали не просыпаясь до утра. Им снились сны, прекрасные, должно быть, были сны. Правда, к утру они как-то забылись, хотя по глазам космонавтов было видно, что они все еще ощущают вкус и аромат этих снов о Земле и о звездах, об исполненных надеждах — мало ли еще о чем. О выполненном до конца задании, о близких и любимых, о возвращении, о роднике с ключевой водой, о лесном перегуде…

Поутру они несколько часов подряд прогуливались по коридорам корабля, вошли в каюты, чтобы еще раз взглядом и ладонью дотронуться до множества аппаратов и вещей, сопровождавших их до самого края света. Они не прощались, они надеялись вернуться вместе с ними домой. Исполинская птица все еще дышала, галлюцинировала, и это наполняло их души печалью. Они вернулись в верхний отсек корабля, где их дожидались три скафандра.

— Ну? — спросил Жан Фошеро, но никто не отозвался.

Тогда он нажал на кнопку, и скафандр плотно облег его плечи.

Жан Фошеро подмигнул и снова нажал на кнопку.

Глаза Ганса были синие-синие и спокойные. «Как всегда спокоен этот немец, — констатировал Жан Фошеро. — Точно находится в своей квартирке».

Октавиан метался по коридорам корабля. Он бросался от одного иллюминатора к другому, прижимался к ним лицом, настойчиво что-то высматривал, словно дожидался чего-то, и то самое чего-то почему-то запаздывало. Он ждал огненного столба, грома и молнии, но все вокруг было водянисто, мутно и лишено тепла.

И его душа стала наполняться безмятежностью — медленно, но неостановимо, как живой водой.

Оставались считанные часы. Корабль душераздирающе стонал, испуская душу, лихорадочно мигали лампочки. Дышать становилось все труднее.

Октавиан нажал на кнопку и оказался в скафандре. То же самое проделали Жан и Ганс.

— Десять минут, — спокойно сказал он.

И опустил забрало.

До большого сна оставалось девять минут.

— Восемь минут.

— Октавиан, — донеслось до него из наушников. — Я вижу в иллюминаторе сверкающую птицу…

Октавиан затаил дыхание.

— Вижу, вижу! — продолжил Жан.

— Мне вспомнились стихи Ливиу Делеану, — сказал Октавиан, стараясь отвлечь внимание немца: у того галлюцинации. Впрочем, что могло сказать Жану это имя — Ливиу Делеану, если он и сам вспомнил его случайно?

— Посмотри! Он приближается! — закричал Жан. — Мы спасены!

— Шесть минут…

— Отдыхай, — громко произнес Октавиан. — Тебе приснится дом.

— Четыре минуты…

— Долгожданный, — не отставал Жан. — Долгожданный миг! Это не через день и не через месяц. Он рядом!

Боль спала. Октавиан чувствовал, как слипаются веки.

— Он делает разворот, — горячо проговорил Жан. — Это прекрасно… Когда мы встретимся…

— О чем вы там? — спросил Ганс.

Корабль вздрогнул, точно его коснулась чья-то гигантская рука.

Геофизик Северо-восточносибирской геологической экспедиции Геннадий Блинов выехал на объект рано утром. Вернее, вышел, так как старая слепая лошадь, которую ему давали вместо автомашины, могла осилить только телегу с приборами, а самому Геннадию приходилось идти рядом, изредка подергивая вожжами. Вообще-то лошадка так свыклась с ежедневным маршрутом, что, приближаясь к перекрестку, сама замедляла ход и ждала команды. Когда Блинов говорил: «Девон!», она послушно поворачивала налево, а услышав: «Триас!», двигалась направо. «Геологиня, — смеялись практиканты из геологоразведочного, — ей бы за нас экзамены сдавать».

Аномалия проявила себя резко и сильно. Сначала ее почувствовала лошаденка, когда Геннадий свернул с дороги, решив для пробы сократить путь к объекту. Пройдя с полкилометра по болотистой почве, Геологиня вдруг остановилась, затопталась на месте, потом неожиданно стала сдавать назад и вбок, так что колеса забуксовали по мокрой траве. Геннадий взялся за уздечку и хотел повернуть закапризничавшую лошадь обратно, но вдруг сам вздрогнул, всем телом ощутив необъяснимый наплыв волны какого-то мощного поля.