— Марат Иннокентьевич, у меня с собою только консервный нож. Им палатку не разрежешь. Кроме того, я никогда не решусь спуститься и на десять метров по связанным огрызкам, даже если б я нашла в себе силы рвать брезент зубами, — возразила я.

— Тогда остается спокойно сидеть в непромокаемой палатке и все-таки ждать помощи, — сказал после некоторых колебаний Марат Иннокентьевич.

Да, положение было незавидное.

Я взялась за толстую ветку боярышника и немного наклонилась над пропастью: а вдруг все же есть возможность проползти, как ящерица, средь расщелин? Конечно, без рюкзака.

В конце концов его можно просто спихнуть вниз, а потом отыскать среди камней…

Но недаром сказано, что благими помыслами вымощена дорога в ад. Подо мною блестела мокрая отвесная стена.

Справа из скалы, наискось в мою сторону нависла глыбина довольно-таки странной формы. Она напоминала часть скрученного в продольном направлении кристалла, расширяющегося к концу. Этот-то расширенный торец, вернее, какая-то часть его, поскольку глыба переходила в скалу, нижним полукруглым основанием упирался в заросли шипиги на моем карнизе. Кристалл в отличие от серой блестящей скалы был тускло-черным, точь-в-точь антрацит. В детстве наша семья жила на Кузбассе, в Осинниках, и я вволю налазилась со сверстниками по шахтным отвалам.

Помню, я обрадовалась необыкновенно. Пусть я прокукую на карнизе даже неделю, но зато я стану первооткрывательницей здоровенного угольного пласта.

А ведь еще неизвестно, насколько уходит этот закругленный пласт в земные недра. Кто может поручиться, что здесь не целое угольное месторождение! И это в условиях, когда планете грозит энергетический голод, о чем мне не раз рассказывал Тимчик. Сейчас каждая тонна угля и торфа на учете, даже старые, выработанные шахты вновь начинают действовать.

Я подошла к торцу, провела рукой по гладкой поверхности и удивилась: буквально в сантиметре от угля пальцы наталкивались на невидимую преграду. Более того, тускло-черный торец пласта под дождем оставался абсолютно сухим. Непонятно как, но струи дождя не касались этого угля. Они плавно отклонялись чем-то и соскальзывали вниз…

Само собой разумеется, дальнейшая моя запись никого ни в чем не убедит, но я подчеркиваю: пишу только правду, сколь бы фантастичной ни предстала она из последующих событий.

Я увидела их. Точнее, сначала одного из них. В торце обнаружился золотистый глазок и начал расширяться наподобие диафрагмы фотоаппарата. Как только глазок начал расти, я схватила рюкзак и отбежала к скале, хотя бежать, в общем-то, было некуда, а спрятаться негде.

Из глазка (а он расширился до размеров парашютного купола) медленно вылетел огромный скафандр, примерно такой, как для глубоководных исследований, тускло-черный, как и кристалл. Ростом (длиной? высотой?) он был — вместе с парой нижних конечностей — метров пять, не меньше, диаметр головы (то есть не головы, а скафандра, тут я до сих пор теряюсь) — больше метра. Это сейчас я спокойно пишу: пять метров, один метр, но тогда мне было не до вычислений и не до сопоставлений с куполами парашютов. Я вся сжалась от ужаса и бессилия в своей залатанной штормовке.

Он вылетел из глазка, который сразу закрылся, сомкнулся.

За скафандром тянулась тускло-черная веревка, даже не веревка, а жгут сгущенной черноты. Неуклюже переворачиваясь в воздухе, он поплыл вдоль кристалла по направлению к скале и… растворился в ней. Сначала в скале исчезла рука, затем голова, другая рука, туловище, ноги. В общем, скафандр весь исчез, остался только плавно перемещающийся черный жгут. Он нырнул в скалу, как мы ныряем в теплое море — без видимых усилий.

Вскоре через глазок выскользнули еще двое — точные копии первого. Скафандры тоже скрылись в скале, правда, в разных местах, но один сразу же возвратился и исчез в помутневшем глазке.

Так они путешествовали туда-сюда часа три, не меньше, и все это время я стояла как полоумная под дождем, у мокрого рюкзака, проклиная свою злосчастную судьбу и отказываясь верить происходящему. Удивляли меня даже не сами антрацитовые чудища — удивляло полное их безразличие ко мне. Они не предприняли ни малейшей попытки познакомиться со мною.

Да что я говорю — познакомиться! Хотя бы рассмотреть меня!

Не червяка, не букашку несчастную, не мерзкую рептилию! — меня, самое разумное существо во всей вселенной, как пишет в своих статьях Тим. Я была для них как камень, как струйка дождя, как колючка шипиги — без-раз-лич-на!

— И вы мне безразличны, угольные скафандры, — шепотом сказала я. — Мне все равно, как вы оказались со своим кристаллом в скале. Мне все равно, обитаете вы внутри земли, как кроты, или пожаловали к нам из небесной преисподней. Можете туда и убираться, я вас не держу.

Меня одолевал волчий голод. Я растянула палатку, вскрыла тушенку, честно отмерила полбанки и проглотила с хлебом, почти не жуя. А запила водою из лужицы возле рюкзака.

Все так же сеялся дождь, брели по ущелью тучи, ревела внизу набухающая, подпертая рухнувшей скалой река, все так же кувыркались у кристалла скафандрики, так я решила их окрестить. Иногда они появлялись, держа в лапах то несколько спиралей, то связку шаров, то вообще бог весть что — все черного цвета.