Да и саму тетю Юлю она узнавала с некоторым затруднением, как учеников после летних каникул. Впрочем, было приятно, что приветливая женщина с ямочками на щеках улыбается ей.

— А сыр кислый! — недовольно сказал за ее спиной другой женский голос.

Вероника оглянулась. Позади нее сидела определенно Галина Петровна, математичка, и жевала с брезгливым выражением лица. По-видимому, у нее тоже было окно.

Машинально Вероника перевела взгляд на свой сыр и, подумав, рассудила вслух:

— Как же он может быть кислый? Он же сыр.

Галина Петровна перестала жевать и удивленно посмотрела на нее.

Но тут Вероника вспомнила самое главное и, забыв о сыре, метнулась к лестнице, а потом в секретарскую — к телефону.

— Да, закончилось. Но он теперь куда-то вышел! — бездушно отрапортовали на том конце провода. — Ну-у, не знаю… Попробуйте еще минут через десять.

— И куда он мог залезть? — пробормотала Вероника.

За десять минут она успела вернуться в учительскую, отыскать в сумке заветный стеклянный флакончик и проглотить, не запивая, две таблетки валерьянки; постоять у окна, гадая — в самом ли деле летят в воздухе первые снежинки или это мельтешит у нее перед глазами; взять с полки журнал факультативных занятий и, усевшись за стол, раскрыть на последней заполненной странице.

Она собралась было вписать последнюю пройденную тему в курсе «Сочинения разных жанров». Но выяснилось, что это невозможно: вписывать требовалось за целых три недели, а календарно-тематический план факультативов остался дома, причем где именно он мог лежать — трудно было даже представить заочно.

Осознав все это, Вероника аккуратно пристроила журнал обратно в ячейку и, умудрившись высидеть в учительской еще ровно три минуты, нетвердым шагом отправилась снова штурмовать телефон.

И на сей раз ей наконец-то повезло!

— Ну конечно, помню, — отозвался Он с легким раздражением; понятно, глупо было спрашивать «помните меня?». — Заходите, когда вам удобно…

Веронике удобно было, бросив все, сию же минуту примчаться в театр.

Однако, соблюдая дурацкие приличия и проявляя чудеса терпения, она довела до конца еще один бесконечный урок и дополнительно высидела пятнадцать минут в углу учительской, за шкафом, пока Светка со зверским выражением лица рисовала ей контур губ и наводила на веки тени, поминутно шипя: «Не дергайся! Подождет! Драматург ты или нет?!»

И еще двадцать две минуты кануло в вечность, пока она летела к остановке, металась взад-вперед по краю тротуара в ожидании троллейбуса и тряслась у задней двери на пути к вожделенной цели.

Разумеется, за это время он мог уйти на репетицию, переменить планы и вообще уехать из театра, и пришлось бы ждать еще до завтра — хорошенькое дельце!

…Однако его кабинет — о счастье! — был еще открыт. При виде заветной двери сердце подпрыгнуло и стало как-то боком.

Мимо неразличимо мелькнула секретарша, и вот Вероника уже стояла перед знакомым столом по стойке «смирно».

К этой минуте все в ее душе решилось, успокоилось и приготовилось.

Она была собранна и готова к работе, как никогда.

Ей под силу было свернуть горы. Она согласна была выслушать любые замечания, исправить все грехи, ликвидировать малейшие недочеты…

Небожитель приподнялся в кресле ей навстречу, приглашающим жестом вытянул руку в сторону кресел.

Значит, теперь она имела право садиться сюда, как равная?

Называть Его — Святославвладимирычем?!

— К сожалению, я вынужден вас огорчить, — сказал он.

…И конечно, работать! Работать совсем по-другому, упоенно, без отдыха, без конца, довести пьесу до недосягаемого совершенства…

Внезапно она УСЛЫШАЛА.

А потом, всмотревшись, УВИДЕЛА.

В его голосе звучал приговор.

В его лице выражались холодность и отстраненность хирурга, отсекающего от тела кусок плоти. Это было совершенно новое, невиданное доселе выражение.

— Некоторые обстоятельства, к сожалению, изменились. И нам пришлось… э-э… подкорректировать кое-какие свои планы, — сказал он.

Неужели?!

Но этого просто не может быть!

Ведь ее душа уже принадлежала театру, вот этому бывшему Дому культуры! Призраки ее героев уже поселились под этой крышей, уже незримо прохаживались по сцене! И теперь донна Вероника…

— Да вы садитесь! — вдруг предложил он, прервав сам себя, и она послушно опустилась на стул.

Он заговорил несвязно, непонятно, на каком-то диковинном наречии. Впрочем, губы его шевелились не переставая, однако ей удавалось улавливать лишь отдельные слова: «ассигнования», «бюджет», «значительное сокращение», «не в моей власти».