— Это хорошо,— говорит Васильич.— Слышишь, «Плыви, плыви!» кричит. А бывает, скажет: «Беги дальше, беги дальше!» Значит, предупреждает. Смотри тогда в оба, не прихватить бы мели...

Мы проходим мост у поселка Ветлужского. Володька хоть и завел на всякий случай трактор, готовый в любую минуту вытащить плот, но обошлось без этого. Перед самым мостом подошли два катера и, упираясь носами, помогли направить плот в пролет между быками. Но едва мы спокойно вздохнули, как случилось то, чего ожидать на этом участке реки никак не приходилось.

Плот вдруг стал забирать в сторону. Моторист катера бросился было снимать цепь, которая служила чалкой, да куда там: катер уже цеплял за дно. Цепь натянулась, бревно, за которое она была закреплена на плоту, противно заскрипело. Катер, сев на мель, невольно подтянул к ней весь плот. Левые пучки уже волочились почти по сухому, воды под ними — сантиметров тридцать.

Затрещала обвязка пучков, толстый трос, на который они были нанизаны, натянулся и задымился, испаряя воду, оставшуюся между жилами. Володька, который стоял к нему ближе всех, закричал: «Убегай!» и бросился на правый борт. Но трос выдержал.

Несколько пучков вылезли из своего ряда в сторону и на следующей мели наверняка бы рассыпались. Васильич, схватив багор и несколько коротких цепей-оплотиков, чтобы крепить пучки, прыгая через разводья, побежал к ним. Вслед — Володька и Саня. Они выравнивали пучки, туже крепили их к тросу и вернулись назад, только убедившись, что пучки крепко привязаны и не будут «рыскать в стороны». Саня, хоть и устал смертельно, все же начал донимать Владимира:

— Как это ты крикнул: «Убегай!» Откуда у тебя только прыти столько взялось?

Владимир отвечал сквозь зубы:

— У меня двое детей, их еще растить надо. Тросом-то двинет...

— И правильно,— поддержал его Иван.— Подальше в таком случае надо. Прошлым годом так-то вот дернуло, так бруствер — бревно было, не обхватишь — лопнул... Не знаю, куда и обломки улетели.

Тем временем подоспел новый поворот, гораздо круче первого. Плотовод пошел как-то хитро, дергая плот то в одну, то в другую сторону. За кормой судна поднимались белые буруны, видно было, что оно упирается изо всех сил.

— Не смогает,— обронил Иван,— шестьсот сил. Прошлым годом тысяча двести было. Тот вот тащил.

— Видать, сам капитан повел.— Володя смотрел на плотовод,— а даве-то штурмана, наверно, шли...

Плотовод изгибал плот в дугу. Иван, который мрачно предсказал: «Сейчас два пучка в яру будут» — и ругнул было капитана, теперь повеселел:

— Давай, давай, родной! Заламывай!

Судна за деревьями теперь совсем не было видно, и только его мачта плыла над лесом.

— Заломал-таки! Во-он как зало-мал! — с облегчением произнес Васильич, показывая на плот, который теперь подковой охватывал узкий мыс — его огибала река. Пучки буквально в нескольких сантиметрах прошли от берега.

Темнело. Капитан протяжно прокричал в микрофон:

— Иван Васильич, бросай луговой ло-от! Бросай луговой лот! Ночевать будем.

Опустили один лот, второй. И — якорь. Стемнело быстро. Холод пробирал до костей, и если удавалось заснуть, то минут на двадцать. Рано, еще в полумраке, раздался голос капитана с судна: «Выбирай якори, выбирай якори! Дальше пойдем!»

...Трос, накручиваясь на барабан, выбрал слабину, но дальше цепь не пошла. Видимо, крепко зацепился якорь. Трактор окутывался клубами дыма, пускал снопы искр, но... только затащил сам себя на бруствер. Тогда Володя опустил щит и газанул так, что трактор повис в воздухе, опираясь почти что на один щит. Но от троса только брызнули искры, и его концы разлетелись в разные стороны. Трос лопнул. Пришлось прилаживать еще один, и снова трактор подпрыгивает, бревна под ним ходят ходуном, а палатку, которая была привязана к трактору, разорвало на куски, и край ее медленно затягивало под гусеницу. Я бросился вытаскивать из палатки тушенку, хлеб и рюкзак с фотоаппаратами — трактор размолотил бы все это в порошок.

Отлетела в сторону кастрюля с остатками супа, и макароны растекались по бревнам, медленно уползая между ними в черную воду. Самодельный черпак-кружку, привязанную к палке, зажало бревном, и сколько я его ни дергал — бесполезно. Попробовал выбить ломом, но понял, что только пробью в кружке дыру. И тут лопнул второй трос.

Только с третьего раза якорь удалось «выходить».

Васильич вытер мокрое от пота лицо, неуверенно улыбнулся:

— Когда второй трос оборвало, я растерялся. Чем, думаю, якорь выхаживать будем? Только вот на обрывочке и выходили.

Напряжение спадало, и сразу почувствовали холод. Оранжевый, словно очерченный циркулем круг солнца хоть и поднимался над горизонтом, но плотные клочья тумана не исчезали. Слева туман как бы отсекал деревья у корней, и казалось, что стволы висят в воздухе.

Володька плеснул на очаг солярки. Копоть оставляет на лицах жирные черные полосы, но этого никто не замечает — мы радуемся теплу, пьем пахнущий дымом и соляркой чай.

Наконец солнце берет свое, воздух становится суше. На плоту запахло смолой. И снова в небе закувыркались утки, с высокого яра падают и стремглав проносятся над водой стрижи, а пичуга говорит из кустов: «Плыви, плыви». Будто и не было бешеного утра, если, конечно, не думать, что палатка изорвана, контрольный бруствер держится подозрительно слабо, а бревна местами «гуляют»...