— Вы вскоре убедитесь, что я действую не без надлежащих санкций, — отвечал магистрат. — А пока мистер Дженкинс приведет вас к присяге, и я начну допрос.

Мне подали Библию. Я приступил к положенной церемонии и уже почти ее закончил, когда отворилась дверь и на сцену вышел третий участник действия. На ходу расстегивая сюртук, этот джентльмен хладнокровно направился к столу.

— Добрый вечер, мистер Мур, — сказал он, кланяясь магистрату. Тот встал и ответил на поклон с подобострастием, указывающим, что для него вошедший явно не мелкая сошка.

— Надеюсь, мистер Тауншенд, вы в добром здравии, — продолжал джентльмен, наклоняясь не сильнее, чем тополь в безветренный день, затем распахнул сюртук, заложил большие пальцы за проймы жилета, встал у камина и оглядел меня с видом всесильного набоба, которому я только что наваксил сапоги.

«Давай-давай, друг сердечный, — подумал я. — Со мной такие фокусы не пройдут. Я отплачу тебе твоей же монетой».

Итак, поцеловав Библию и выполнив прочие формальности, я уселся напротив мистера Мура, достал табакерку и, взяв щепоть, скосил глаза на двуногий каминный экран. Мне не было нужды задерживать взгляд на молодом лице с тонкими, непримечательными чертами, светлых, изящно завитых волосах, армейских усах и бакенбардах, жилистой, хоть и худощавой фигуре с прямой, как шомпол, осанкой. Проклятье! Разве я не знаю его, как собственное сердце? И тем не менее он стоит здесь, передо мной, словно ледяной столб! Впрочем, действующие лица в сборе; пора начинать пьесу.

— Насколько я понимаю, свидетель сейчас будет давать показания, — произнес молодой драгун.

— Да, — ответил мистер Мур. — Вы его будете допрашивать, сэр Уильям, или я?

— Я начну, с вашего позволения. — И, вытерев рот батистовым платком, сэр Уильям приступил к допросу.

— Ваша фамилия Тауншенд, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— Нет ли у вас других имен — или вы иногда прибегаете к псевдонимам?

— Я часто использую псевдоним.

— Под какими еще именами вы известны?

— Гардинер, Джонс, Кольер и Уэллсли.

— На каких основаниях вы претендуете на последнюю фамилию?

— Не знаю.

— Быть может, у вас есть родственники, которые ее носят?

— Возможно.

— Как давно вы живете в Витрополе?

Примерно двадцать один год.

— Сколько вам лет?

— Трижды семь.

— Помните, свидетель, что вы говорите под присягой. Повторю вопрос: сколько вам лет?

— Двадцать один.

— Вот как? — И следователь помолчал,как будто не можетповерить в мои слова. Через минуту он продолжил: — Вы женаты или холосты?

— Не знаю.

— Будьте добры объяснить свой ответ.

— Насколько мне известно, я ни разу не вступал в брак, но часто испытывал такое желание.

— Как вы зарабатываете на жизнь?

— Весьма успешно.

— Чем именно?

— Я извозчик.

— И что вы водите, кеб или омнибус?

— Ни то ни другое.

— Так что же в таком случае?

— Я вожу пером.

— Если бы я запросил рекомендательное письмо, нашлись бы уважаемые люди, готовые аттестовать вас положительно?

— Нет.

— Странное признание. Каким обстоятельствам своей жизни вы приписываете утрату столь ценной вещи, как репутация?

— Моему прежнему близкому знакомству с проходимцем по фамилии Кларк — Уильямом Кларком, рядовым ангрийской армии.

— Вот как? Что ж, пора переходить к делу. Где вы были в прошлый вторник?

— В Витрополе.

— Где вы находились вечером того дня?

— Будь я проклят, если могу вспомнить.

— Быть может, в таком случае мне удастся освежить вашу память. Вы знаете Кларджес-стрит?

— Да.

— Есть ли на ней доходные дома?

— Весьма вероятно.

— Не припомните ли вы имена каких-нибудь лиц, снимающих там комнаты?

— Быть может, к завтрашнему дню припомню.

— Вы были там во вторник вечером.

— Вот как?

— Мистер Мур, помогите свидетелю.

Магистрат повиновался.

— Мистер Тауншенд! Лорд Макара Лофти снимает комнаты на Кларджес-стрит, и во вторник вечером вы были в гостях у его милости. Теперь от вас требуется под присягой сообщить, кого вы там видели.

— Хм, — проговорил я. — Здесь какая-то загадка!

Я помолчал, прокручивая в голове состояние дел: прикинул, стоит ли мне скрывать имена и выгораживать благородного виконта, тщательно взвесил все обстоятельства, точно подбил баланс и по здравом размышлении рассудил, что мне нет никакой выгоды лгать, а следовательно, лучше говорить правду.