— Если вы убедитесь, что со стороны Бенкендорфа никакого интереса к моей ничтожной персоне нет, я смогу после бала навсегда покинуть эту страну? — спросила девушка с нескрываемым воодушевлением.

— Сможешь… — тихо произнес граф и, хрустнув пальцами, потребовал: — А теперь оставь меня одного!

Каталина ощущала себя победительницей, возвращаясь в спальню. Во-первых, она была уверена, что Бенкендорф не подойдет к ней на пушечный выстрел, во-вторых, она все-таки не будет петь с Генриеттой Зонтаг в «Отелло»! Примадонна не должна выступать на вторых ролях, даже рядом с великой певицей. И наконец, она мечтала вновь увидеть Бориса Белозерского и танцевать с ним. Рассчитывала ли Каталина внушить ему нежные чувства, какие испытывала сама? Боялась ли она, что между ними встанет тень покойной Лизы Ростопчиной? Молодые девушки редко опасаются мертвых соперниц. Целый вихрь надежд тревожил сердце юной графини Обольяниновой, не давая ей уснуть до рассвета.

Графу не спалось по другой причине. Его терзали черные мысли. Всю ночь он просидел в столовой, опустошая бутылку за бутылкой, и к утру был совершенно пьян. Такое случилось с ним всего второй раз в жизни. Впервые он напился до беспамятства еще в молодые годы с друзьями-однополчанами, когда служил в артиллерийском полку. Тогда вышел неприятный казус, он ранил своего товарища, проткнув ему шпагой плечо без всякой ссоры и драки. Он как будто помешался на миг, выхватил шпагу из ножен и, ни слова не говоря, нанес удар. Долго в полку обсуждался этот странный случай, Обольянинов стал притчей во языцех, на него смотрели как на психопата, обходили стороной. Вскоре он подал раппорт об отставке и с тех пор дал себе зарок: никогда не напиваться. Сегодня он нарушил слово. Шатаясь от стены к стене, чертыхаясь и спотыкаясь, граф кое-как доплелся до спальни Глеба и, пинком распахнув дверь, с порога заорал:

— Свинья! Мерзавец!

Глеб, встававший очень рано, уже был на ногах и завязывал галстук, готовясь к утреннему променаду. Обольянинов ринулся на своего воспитанника с кулаками:

— Чертов молокосос! Сучий сын! Дармоед!

Быть бы схватке, но, запнувшись о завернувшийся угол ковра, граф споткнулся и упал. Глеб, не теряя хладнокровия, помог ему подняться, уложил на свою постель, дал понюхать английской соли. Обольянинов скривился и процедил сквозь стиснутые зубы:

— Где яды? Где?!

— Коллекция находится в вашем доме на Каменном острове, а здесь только вот… — Доктор достал из саквояжа бутылочку из розового стекла и поставил ее на прикроватную тумбочку.

— Попробуй только мне противоречить! Узнаешь тогда… Вы все узнаете! Ты пойдешь и отравишь этого проклятого немца! — Обольянинов произносил фразы с закрытыми глазами и вдруг издал протяжный громкий храп, похожий на волчий вой.

— Хорошо, — с подозрительной покладистостью согласился Глеб. — Отравить недолго, немца ли, русского ли. Вам ли не знать этого?

Граф не отвечал, полностью игнорируя напоминание об оказанной ему некогда Глебом бесценной услуге. Впрочем, он выглядел спящим, только веки часто подергивались, будто синеватая пенка на кипяченом молоке.

— А что я должен взять у него в сейфе? — вкрадчиво осведомился юноша, склонившись над постелью.

— Документы, — пробормотал Семен Андреевич, вяло шевеля губами.

— Какие именно документы?

Обольянинов испустил стон, словно терзаемый кошмаром.

— Какие документы?! — повторил Глеб.

В ответ Семен Андреевич шепнул одно лишь слово, но его оказалось вполне достаточно, чтобы доктор прекратил расспросы и на цыпочках покинул комнату.

— Польша! Вот что волнует новоиспеченного французского монарха Людовика-Филиппа, — докладывал вечером того же дня Бенкендорф императору. Он был в приподнятом настроении. Все разыгрывалось как по нотам, и он чувствовал себя непревзойденным дирижером. Оркестр под его руководством ни разу не сфальшивил.

— Кто сомневался, что Людовик-Филипп в первую очередь станет разыгрывать польскую карту? — На лице Николая не отразилось удивления. Сегодня оно было неподвижно каменным даже для старого друга Алекса. Государь готовился к выходу в свет. Подданные должны в нем видеть божество, бесстрастное и холодное. Все эмоции и чувства надлежит оставить за кулисами, а на сцену выйдет беломраморная статуя императора-повелителя.

— Вероятно, таким способом он решил ответить на наше непризнание его королем? — предположил шеф жандармов.

— Да будет тебе! — не разделил его точку зрения Николай. — Революция у нас под носом выгодна Франции в любом случае. Луи-Филипп хочет ослабить наше влияние в Европе. Он прыткий и наглый, как все Орлеанские, — с ненавистью произнес император, не нарушив, однако, маски невозмутимости. — Что собираешься дальше делать с Обольяниновым? — спросил он между прочим.

— Использовать дражайшего графа по прямому назначению, — туманно ответил Бенкендорф.

— Это как понимать?

— Сфабрикую для него ложные документы по Польше и отправлю старика с уловом в Париж. Заодно пусть пошпионит там с выгодой для нас, — усмехнулся Александр Христофорович.

— Не перемудри, Алекс, ведь он далеко не глуп и может заглянуть в твои карты, — строго предупредил Николай и внезапно в сердцах добавил: — А я бы мерзавца отправил в рудник, самый дальний и сырой! Пусть бы пользу принес родине, в кои-то веки!

— Стар он для рудника, Никс, — вздохнул шеф жандармов, — и года на цепи не протянет. Тогда как его ум и изворотливость нам еще пригодятся. Польза будет, я обещаю!