(Мария Edgeworth) — английская писательница (1767–1849). Воспитанная отцом, ирландским помещиком и членом парламента, человеком оригинального ума, она выступила в литературе с «Essays on a practical education» (1798) и приобрела известность очерками ирландской жизни «Essay on Irish Bulls» (1802) и романом «Castle Rackrent» (1800). В 1804 г. ее «Belinda» и «Popular tales» вызвали общий интерес своей простотой, противоположной тогдашней модной манерности. В «Modern Griselda» (1805), «Leonora» (1806) и «Tales of fashionable» (1809 и 1812, 6 т.) она расширяет круг своих наблюдений, давая картины светской жизни; в «Patronage» (1814) изображает противоположность между зависимостью от знати и нравственной свободой, условленной трудом; в «Harrington» (1817) борется с предрассудками против евреев; в «Ormond» (1817) вновь возвращается к ирландской жизни; в «Helen» (1834, русский пер., СПб., 1835) изображает различные степени порока. Большой известностью пользовались ее детские рассказы: «Early lessons» (1822-25). Романы Э. имеют явно дидактическую тенденцию, но отличаются жизненностью и непосредственностью наблюдений. Чтение ее произведений привело Вальтера Скотта к мысли дать художественное изображение своей родной Шотландии. Потеряв в 1817 г. отца, Э. закончила его воспоминания («Memoirs of Richard Lowell Edgeworth», 1820).
Извстно, что Фридрихъ II, завоевавъ Саксонію, перевелъ многихъ художниковъ изъ Дрездена въ Берлинъ, въ которомъ намренъ былъ завести фарфоровую фабрику. Нещастные плнники, навки разлученные съ отечествомъ, принуждены были работать для славы и выгоды побдителя. Между ими находилась Софія Мансфильдъ, молодая, прекрасная, одаренная необыкновенными талантами. Судьба хотла того, чтобъ Фридриху, въ то время, когда онъ осматривалъ Мейссенскую мануфактуру, показали дв или три фарфоровыя вазы превосходной работы, которыхъ рисунокъ длала Софія и на которыхъ живопись была ея же произведенія. Король, прельстившись вазами, приказалъ, чтобъ Софія немедленно была отправлена въ Берлинъ. Софія повиновалась; но въ Мейссен оставила она и дарованіе свое и прилжность. Должность ея состояла въ томъ, чтобы писать на фарфоръ по собственнымъ своимъ рисункамъ; но вс рисунки ея были безъ вкуса и правильности; рука ея, прежде столь искусная, почти не владла кистію: Софія не имла ни способности, ни желанія трудиться; она по нскольку часовъ просиживала надъ работою, потупивъ голову, сложивши руки, смотря на кисть, задумчивая, печальная, безмолвная: меланхолическая наружность ея трогала сердце. Главный надзиратель мануфактуры, замтивъ задумчивость Софіи, желалъ узнать ея причину — Софія упорно хранила молчаніе; онъ требовалъ, чтобы она работала прилжне Софія, по прежнему, проводила большую часть времени въ бездйствіи. Наконецъ онъ сталъ угрожать что принесетъ на нее жалобу Фридриху при первомъ его посщеніи мануфактуры.
Фридрихъ, желая, чтобы фарфоровыя работы доведены были до возможнаго совершенства въ Берлин, осматривалъ очень часто новую свою мануфактуру. Однажды постилъ ее знатный путешествующій Англичанинъ, сопутствуемый нкоторыми изъ Берлинскихъ знакомцевъ своихъ, въ числ которыхъ находился Августъ Ланицкій, молодой Полякъ, воспитанный въ Берлинской военной школъ, осьмнадцати лтъ, живой, пламенный, умный, любимый Фридрихомъ и привязанный къ нему до изступленія — привязанность, которая однако не была ни слпая, ни рабская: «Ланицкій удивлялся великимъ качествамъ своего Государя, но видлъ и недостатки его, на счетъ которыхъ не рдко выражался съ пылкимъ прямодушіемъ молодости. Разговаривая съ Англичаниномъ о Фридрихъ, онъ превозносилъ съ восторгомъ великія и славныя дла Героя, но въ тоже время позволялъ себ и не одобрять несправедливыхъ и самовластныхъ поступковъ Деспота.
И такъ Герой Фридрихъ — сказалъ Англичанинъ на ухо Ланицкому, осмотрвъ нкоторыя работы фабрикантовъ — даетъ себ иногда волю быть самовластнымъ и притснителемъ. Безъ сомннія, Прусской фарфоръ не уступитъ со временемъ Саксонскому; но скажи мн, что замнитъ потерянное щастіе для этихъ бдныхъ невольниковъ, которые, въ угожденіе прихотливому человку, навки разлучены съ любезнымъ отечествомъ? Взгляни на блдныя, задумчивыя лица ихъ; взгляни на эту молодую двушку — продолжалъ онъ, указывая на Софію — ей врно не боле семнадцати лтъ, но она почти увяла, и горесть, написанная на лиц ея, конечно умертвитъ ее прежде времени. Посмотри, съ какимъ отвращеніемъ она работаетъ: таковъ жребій невольниковъ! Желалъ бы перенести тебя на время въ Англію и указать на нашихъ ремесленниковъ: какая разница! но они свободны!» — Но разв нельзя свободному человку быть больнымъ? Обвиняете ли Короля своего всякой разъ, когда одинъ изъ подданныхъ его занеможетъ лихорадкою или горячкою? Я увренъ, что эта двушка больна, и сію же минуту узнаю истину. — Ланицкій подошелъ къ надзирателю и началъ разспрашивать его по-нмецки о Софіи: отвтъ надзирателя былъ таковъ, что Ланицкій, возвратившись къ товарищу своему, не захотлъ продолжать разговора. Пошли осматривать горны. Ланицкій, отставши непримтно отъ другихъ, приближился къ Софіи. Что причиною твоей печали, милая? спросилъ онъ. Надзиратель увряетъ меня, что ты, съ самаго прізда своего въ Берлинъ, не сдлала ничего порядочнаго, а всмъ извстно твое искуство! По крайней мр эта прекрасная ваза, которую привезли изъ Мейссена, твоей работы. — Это правда, милостивый государь? отвчала Софія: по нещастію Король увидлъ ее! Ахъ! естьли бы этаго не случилось.. Она вздохнула, и замолчала: горестное воспоминаніе о миломъ отечеств снова стснило ея душу. — Ты грустишь по своей родин! сказалъ Ланицкій: разв нельзя найти щастія въ Берлинъ? — «Ахъ, могу ли забыть о моемъ отц, о моей матери! во мн одной находили они утшеніе при старости! Могу ли забыть о томъ, что длало мое щастіе, что было для меня драгоцнно, что я потеряла и можетъ быть потеряла на вки?» — Ахъ, милостивый государь! шепнулъ одинъ ремесленникъ, сидвшій съ Софіею рядомъ; она оставила въ Саксоніи жениха; ихъ разлучили почти наканун свадьбы. — «Для чего-же ея женихъ не послдовалъ за нею въ Берлинъ?*' спросилъ Ланицкій. — Онъ здсь., милостивый государь, но онъ скрывается: Бога ради, не сказывайте объ этомъ никому! вы будете причиною великаго нещастія. — „Но для чего же онъ скрывается?'' — Королю не угодно, чтобъ Софія съ нимъ видлась и за него вышла замужъ. Вамъ извстно, милостивый государь, что многія изъ нашихъ Саксонокъ насильно были выданы за Прусаковъ. Софія Мансфильдъ досталась на часть одному солдату, который общаетъ пожаловаться Королю, естьли, по истеченіи мсяца, не будетъ она его женою. А надзиратель каждой день бранится на нее за то, что она лнива и слишкомъ задумчива: онъ также хочетъ довести это до свденія Королевскаго: бдная двушка сама ищетъ своей погибели; мы нсколько разъ совтовали ей перемниться, но вс наши увщанія напрасны: она ничего не слышитъ, сидитъ по цлымъ днямъ поджавши руки, потупивъ голову, смотря на кисть… жалко ее видть! Но длать нечего; воля Королевская должна быть исполнена!
Исполнена! — воскликнулъ Ланицкій, и глаза его засверкали — и тогда исполнена, когда она безразсудна, когда она противна справедливости, человчеству… Онъ опомнился, замолчалъ, но слова его были замчены предстоявшими. Софіино лице оживилось, она упала къ ногамъ Ланицкаго и воскликнула: милостивый государь! будьте моимъ защитникомъ! Вы сострадательны; вы конечно имете доступъ къ Королю: осмльтесь сказать ему обо мн одно слово! Избавьте меня отъ этаго ужаснаго супружества! — Англичанинъ и другіе постители подошли въ это время къ Ланицкому; Софія встала и сла опять за свою работу. Ланицкій, тронутый во глубинъ души, схватилъ Англичанина за руку и потащилъ его за собою изъ комнаты Такъ, мой другъ, воскликнулъ онъ съ горестію, Фридрихъ тиранъ! но какимъ средствомъ спасти его жертву? — „Благоразуміемъ, осторожностію, Ланицкій!“ отвчалъ молодой Альбертъ, его другъ, который съ нимъ вмст осматривалъ фабрику. — Благоразуміемъ! осторожностію! средство малодушныхъ и робкихъ; я избираю ршимость и мужество! — „Но разв не могутъ онъ быть дйствительны вмст и въ одно время?“ Не знаю! и на что мн знать? По крайней мр не чувствую никакого желанія разбирать эту матерію по правиламъ твоей остроумной логики, которую предпочитаешь всему на свт!
– „Кром тебя, однако, Ланицкій! потому что позволяю теб бранить мою логику сколько теб угодно!“ — Впрочемъ такое предпочтеніе весьма естественно: твое оружіе перо, а мое шпага! изъ этаго слдуетъ, что языкъ твой не всегда можетъ быть мн понятенъ! — „Не знаю, Ланицкій! но увряю тебя только въ томъ, что я готовъ служить теб своимъ оружіемъ всякой разъ, когда потребуютъ того твоя честь, твоя выгода, твое спокойствіе. Ланицкій посмотрлъ съ нжностію на Альберта и подалъ ему руку. Альбертъ! сказалъ онъ съ чувствомъ: какое щастіе имть подобнаго теб друга! Всякой день матушка говоритъ мн, что я долженъ благодарить судьбу за то, что она меня съ тобою соединила: просвти же меня своимъ благоразуміемъ — покажи мн самое врное средство спасти эту нещастную! Не могу равнодушно подумать о ея погибели! — «Напишемъ отъ имени Софьи просьбу и подадимъ ее Королю: ты знаешь, что онъ читаетъ вс представляемыя ему бумаги самъ, и тотчасъ даетъ на нихъ ршеніе.» — Просьба вминуту написана и подана Фридриху: Альбертъ и Ланицкій съ великимъ нетерпніемъ ожидали его приговора.
Фридрихъ, во время пребыванія своего въ Потсдам, очень часто проводилъ вечера у Графини Ланицкой; остроумной, прекрасно-воспитанной и лучшаго тона женьщины. Въ дом ея собирались самыя знатныя люди Пруссіи, и между прочими нкоторые Французскіе писатели, находившіеся въ то время при Двор Фридриха; Король, чрезвычайно любезный и пріятный въ обхожденіи, оживлялъ своимъ присутствіемъ это общество, гд вс забывали, что онъ Монархъ, и видли въ немъ обходительнаго, простаго, веселаго человка.
Дни черезъ два, по представленіи Софіиной просьбы, Фридрихъ пріхалъ по обыкновенію своему къ Графин Ланицкой на вечеръ. Вс разговаривали; Король молчалъ. Вдругъ, обратившись къ Англичанину, который также находился въ то время у Графини, онъ спрашиваетъ: скажите мн, правда-ли, что вашъ соотечественникъ Веджебудъ сдлалъ прекрасную вазу по образцу Барберніевой и Портландовой? Правда, Ваше Величество, и подражаніе не уступаетъ подлиннику. Работа его такъ превосходна, что многіе изъ нашихъ стихотворцевъ писали поэмы въ похвалу великаго Художника. Англичанинъ прочелъ нкоторые стихи, въ самомъ дл прекрасные. Фридрихъ, который самъ былъ стихотворецъ и хорошій критикъ, слушалъ его со вниманіемъ, и наконецъ воскликнулъ: и я опишу стихами Прусскую вазу! — «Прусскую вазу, Ваше Величество? спросилъ Англичанинъ. Увижу ли ее прежде моего отъзда изъ Берлина?» — Увидите, естьли пробудете здсь еще мсяцъ. Эта ваза еще не существуетъ, но я намренъ предложить моимъ Художникамъ такую награду, которая, вроятно, дастъ новую силу ихъ дарованію. Въ Пруссіи люди имютъ такія же руки, какъ и въ Англіи и въ Италіи; и почему не быть Прусской ваз, когда есть Веджевудова и Барбериніева? Или я очень худо знаю ремесло Короля, или мн будетъ не трудно воспламенить вс т таланты, которые у меня передъ глазами. Въ моей Берлинской мануфактур, продолжалъ Король, устремивъ проницательный взглядъ на Ланицкаго, есть молодая Художница, которая чрезвычайно желаетъ возвратиться съ женихомъ своимъ въ Саксонію: не спорю! но вс военноплнные обязаны платить за себя побдителю выкупъ, естьли не деньгами, то по крайней мр своими дарованіями. Воля Королевская должна быть исполнена; и одинъ только тотъ, кто иметъ разсудокъ здравый, иметъ право ршить, противна ли она правосудію, человчеству и такъ дале. — При этомъ словъ Фридрихъ простился съ Графинею и вышелъ изъ комнаты. Ланицкій остался въ великомъ замшательств; вс его друзья вообразили, что онъ пропалъ; но, къ величайшему ихъ удивленію, Фридрихъ обошелся съ нимъ на другой день весьма благосклонно, и казалось совсмъ не помнилъ о прошедшемъ. Ланицкій, чувствительный и добрый характеромъ, былъ чрезвычайно разтроганъ милостію Фридриха: исполненный удивленія, благодарности, раскаянія, онъ бросился къ ногамъ Монарха и со слезами воскликнулъ: Государь! простите, что я въ минуту изступленія осмлился назвать васъ тираномъ! — Мои другъ, ты еще слишкомъ молодъ, отвчалъ Король, а я не могу уважать мннія втренныхъ или безумныхъ, на всякой случай однако совтую теб замтить, что надобно быть осторожне въ разговорахъ, когда тирановъ Дворецъ не дале отъ тебя, какъ въ пяти миляхъ. Вотъ мой отвтъ на челобитную Софіи Мансфильдъ — Онъ подалъ ее Ланицкому; въ низу написано было собственною рукою Фридриха слдуюіцее:
«Оставляю на волю вступать и не вступать въ супружество тому изъ Художниковъ, которой черезъ мсяцъ сдлаетъ фарфоровую вазу превосходне всхъ, находящихся въ Берлинской мануфактур; позволяю ему возвратиться въ отечество, естьли захочетъ, и даю ему въ награду пять сотъ ефимковъ, естьли согласится остаться въ Берлин. Имя его будетъ написано на вазъ, которая, въ честь Художника, получитъ наименованіе Прусской.»
Софія, прочитавъ этотъ отвтъ, какъ будто возродилась: она почувствовала въ себ и прежнее дарованіе и новую силу дйствовать. Но ей надлежало побдить многихъ соперниковъ: награда, общанная Фридрихомъ, привела вс головы въ движеніе: одни ласкали себя надеждою возвратить свободу; нкоторыхъ прельщали пять сотъ ефимковъ, и вс вообще были воспламеняемы благороднымъ желаніемъ увидть имя свое на Прусской ваз. Но вс сіи побудительныя причины были ничто въ сравненіи съ тми чувствами, которыми животворилось дарованіе Софіи: она восхищала себя надеждою увидть все, милое для ея сердца, надеждою возвратишься въ отечество, надеждою соединенія съ любезными! Вс Художники почли за необходимое совтоваться съ тми людьми, которые признавались лучшими судіями вкуса въ Берлин; Софія показала рисунокъ свой Графинъ Ланицкой, которой замчанія были для нее весьма полезны. Наконецъ ршительный день наступилъ: вазы привезены въ Санъ-Суси, и выставлены по приказанію Короля въ картинной Галлере. Фридрихъ, кончивъ заниматься государственными длами, приходитъ въ Галлерею со множествомъ чиновниковъ, въ числ которыхъ находился и Ланицкій; долго въ молчаніи разсматриваетъ вазы, наконецъ, указавши на одну, говоритъ: вотъ Прусская ваза! — Это Софіина! воскликнулъ Латшцкій, и опрометью побжалъ изъ Галлереи, желая первый обрадовать любезную Художницу, которая въ то время находилась въ домъ его матери вмст съ своимъ женихомъ, и въ страшномъ безпокойств ожидала ршенія своей участи. Пламенные, восхищенные взоры Ланицкаго издали еще возвстили ей щастіе. Задыхаясь отъ усталости, вбжалъ онъ въ комнату Графини, сложилъ руки любовниковъ, и могъ только произнести одно слово: свобода! вы щастливы!
Король приказалъ, чтобъ Софія на другой же день вышла замужъ за своего жениха и тотчасъ похала въ Саксонію. Щастливая чета прощалась уже съ Графинею и сыномъ ея — какъ вдругъ множество голосовъ послышались въ переднихъ комнатахъ; на лсниц сдлался страшный стукъ, какъ будто произходила ссора между служителями дома и другими людьми, которые хотли ворваться въ него насильно. Ланицкій вышелъ, желая узнать причину шума. Сни наполнены были солдатами; Офицеръ всходилъ на лсницу — Вы ли молодой Графъ Ланицкій? спросилъ онъ, приближась съ учтивостію къ Графу. — «Я, милостивый государь! Что вамъ угодно? и для чего безпокоите матушку такимъ шумнымъ приходомъ?» — Извините; я исполняю повелніе Короля. Не здсь ли, позвольте спросишь, Софія Мансфильдъ? — «Здсь; но какое имете до нее дло?» — Я долженъ отправить ее сію же минуту въ Саксонію, а васъ, государь мой, арестовать. Прошу покорно отдать мн вашу шпагу! — Ланицкій изумился, не постигая, какимъ преступленіемъ навлекъ на себя Королевскій гнвъ. Ни что не было извстно Офицеру; онъ только имлъ приказаніе отправить Софію въ Мейссенъ, а Ланицкаго немедленно отвести въ крпость Шпандау, государственную темницу. — Хочу, непремнно хочу узнать прежде свое преступленіе! повторялъ Ланицкій, будучи вн себя отъ досады; но присутствіе матери укротило его пылкость: онъ отдалъ свою шпагу. «Августъ! сказала Графиня, смотря на него съ нжною довренностію: ты невиненъ, я въ этомъ не сомнваюсь; правосудіе Короля успокоиваетъ мое сердце!» Ихъ разлучили.
На другой день, рано поутру, Графиня детъ въ Потсдамъ. Короля еще не было во Дворц, онъ училъ Гвардію. Часа черезъ полтора возвращается, и первой человкъ, встртившій его на крыльц, была Графиня Ланицкая — онъ подошелъ къ ней съ обыкновенною своею ласкою и сказалъ: Графиня! я надюсь что вы не имете никакого участія въ безразсудномъ поступк вашего сына, втреннаго, неблагодарнаго, дерзкаго… «Государь! мой сынъ могъ быть и втренъ и дерзокъ и безразсуденъ; но онъ иметъ доброе сердце, онъ искренно привязанъ къ Вашему Величеству; онъ живо чувствуетъ т милости, которыми Вы его осыпали, и никогда не можетъ быть неблагодарнымъ!» — На это не скажу вамъ, ни слова; но прошу васъ ныньче ввечеру пріхать ко мн въ Санъ-Суси; буду ожидать васъ въ картинной моей Галлере: тамъ узнаете причину Августова заключенія въ Шпандау.