Она попыталась удержать оладью сломанной рукой, а второй намазать ее маслом, но у нее ничего не получилось.

— Давай я, — предложила Касси.

Она протянула оладью Офелии, которая не сводила глаз со своего предплечья, как будто оно было инородным предметом.

— Ничего не могу ею взять. Это сводит меня с ума. И болит чертовски.

— Как ты сломала руку?

Она пожала плечами.

— Так закончился один из ужаснейших дней. Я снималась для журнала «Родители» и целый день держала на весу голеньких трехмесячных малышей. — Она вытянула руки перед собой, демонстрируя, как именно держала младенцев. — Все внимание было сосредоточено на детских попках и моих руках у них под мышками. И вот один ребенок — мальчик — начинает на меня писать. А на мне шелковая блузка от «Версаче», которую я купила в прошлом месяце. Помнишь, я тебе показывала? И я точно знаю, что пятно невозможно будет вывести. — Она замолчала, чтобы откусить еще оладьи. — А потом мне перед уходом говорят, что дадут знать, если — если! — они решат напечатать этот снимок в следующем номере. Я вышла на улицу, дождь льет как из ведра, а у меня нет зонтика. И следующее, что я помню: я лежу посреди грязной лужи прямо на вывернутой руке и умираю от боли. — Она усмехнулась. — Но я все-таки назначила свидание врачу из травмпункта. — Она повернулась к Касси. — Ты знала, что больше не делают белых гипсов? Сама можешь выбрать цвет повязки — розовый, зеленый, даже цвет фуксии. Я решила, что сделаю черный, потому что он подходит к большинству моих нарядов.

Касси, устав от ее объяснений, облокотилась о стол.

— Да ладно, хватит обо мне! — Офелия улыбнулась, и Касси поняла, что она имела в виду раньше: ее носик располагался не совсем по центру. — Как поживают твои косточки?

— Косточки?

— Господи, Касс, только и разговоров было, что о твоих выездных занятиях в этом семестре! Я думала, это настолько глубоко засело у тебя в мозгу, что даже из-за комы ты не способна это забыть. Ты собиралась… дай-ка вспомню… в Кению, по-моему, в мае, со старшекурсниками.

— Я еще не ездила в университет. Алексу необходимо вернуться на съемки «Макбета», поэтому мы решили, что я возьму творческий отпуск и поеду с ним.

— «Мы решили»? — Офелия покачала головой. — Ты хочешь сказать, что он решил. Ты никогда не ездила на съемки с Алексом. По крайней мере, не в середине учебного семестра. Должно быть, ты потеряла не только память, потому что Касси, которую я знаю, смогла бы пропустить две лекции подряд, только если бы с ней случился паралич. — Она улыбнулась. — Может быть, свозить тебя в университет? Запереть на часок-другой в старом пыльном кабинете с твоими исследованиями, а потом пусть Алекс тащит тебя, визжащую и брыкающуюся, в Шотландию.

Касси почувствовала, что крепче сжала рукоятку ножа. У нее не было причин верить Офелии больше, чем Алексу, но она почему-то ей верила.

Касси сглотнула и положила нож на стол рядом с нарезанной клубникой. Провела пальцем по красной лужице из сока и семечек — сердцевина ягоды, кровь.

— Почему вы с Алексом терпеть друг друга не можете? — повторила она вопрос.

Офелия вздохнула.

— Потому что мы с Алексом слишком похожи, чтобы ужиться друг с другом. Хоть и на разных уровнях, но мы варимся в одном котле. Мы оба зациклены на работе. И оба хотим, чтобы ты принадлежала только нам.

Касси засмеялась резким, дребезжащим смехом.

— Это же смешно, — сказала она. — Ты моя подруга. Он мой муж. В моей жизни хватит места для вас обоих.

Офелия, подняв голову к стеклянной крыше, прислонилась к центральному островку.

— Скажи это Алексу, — ответила она. — С первого дня он старается поглотить тебя целиком.

Алекс, как будто подслушав, вернулся чуть позже с ящиком, полным костей. Он шел, делая вид, что под весом этого ящика еле переставляет ноги. Касси сидела за кухонным столом, перелистывая альбомы, и ее внимание было полностью поглощено выцветшим снимком белокурого мальчика. Он был худощавым, хорошо развитым физически и обнимал Касси за шею. Ей было тринадцать, но в ней не было той подростковой нескладности, из-за которой трудно отличить мальчиков от девочек.

Касси не поднимала головы и не заметила деревянного ящика с мудреными надписями.

— Алекс, — спросила она, — а где сейчас Коннор? Почему я с ним не общаюсь?

— Не знаю. Ты никогда не хотела о нем говорить.

Касси коснулась пальцем узкой пряди волос, развевающихся на снимке у щеки Коннора.

— Наверное, мы поссорились. Одна из тех глупых детских ссор, когда чувствуешь, что с годами обида притупляется, но все равно остается растерянность, которая мешает все исправить.

Алекс открыл ящик.

— Сомневаюсь. Ты просто фанатически любишь собирать кусочки. — Он подбросил в воздухе несколько костяшек, тяжелых и желтых, и Касси ловко поймала их, как жонглер. — Вот тебе несколько.

Алекс высыпал содержимое ящика на обеденный стол, прямо на страницы открытого альбома.

— И не говори, что я никогда ничего тебе не приношу, — улыбнулся он.

Касси убрала мягкую вату и газеты, которые использовались при транспортировке, и пробежала кончиками пальцев по полусотне фрагментов костей. Каждый был помечен тушью, буквы с наклоном влево указывали могилу, место раскопок и дату обнаружения.

— Ой, Алекс, — пробормотала она. — Где ты это взял?

— В Англии, в Кембридже, — ответил он.

— Ты купил мне череп?

Алекс взъерошил волосы.

— Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти, чтобы они позволили увезти это домой. Я был вынужден сказать доктору Ботеру…

— Доктору Ботнеру?

— Да какая разница! Мне пришлось сделать огромный благотворительный взнос и сказать ему, кто ты. И еще заверить, что ты обязательно пришлешь экспонаты назад в музей, а не станешь хранить их в качестве предметов для беседы в доме какого-то актера. — Он рассеянно взял кусочек ваты и стал растягивать его, как ириску. — А чтобы сюрприз удался, мне пришлось вести переговоры по телефону в те шесть минут, пока тебя не было рядом.