Шрифт:
СЛОВО МАТЕРИ
Нет, она не в терновом венке —
в ореоле седин своих встала.
На понятном для всех языке
о недавней судьбе рассказала.
И клеймо на иссохшей руке
было каждому видно из зала.
Осенила детей
тихим благословеньем,
зал откликнулся ей
громким сердцебиеньем.
Было трудно молчать, —
стиснув зубы, молчали:
встала Вечная Мать
в ореоле печали.
Все сиротство, вся скорбь матерей
из бесхитростных слов вырастала.
Но — цветком из-под груды камней —
ее мужество торжествовало.
И надежной защитой над ней
тишина два крыла простирала.
До красивых ли фраз
этой женщине было,
если в каждом из глаз
плаха черная стыла;
и была эта речь
до последнего слова,
словно праведный меч,
милосердно-сурова!
— О птенцы мои, дети, мильон сыновей!
Пусть на миг ваши души коснутся моей:
мне бы их целовать, мне баюкать бы их,
но не делать кремневыми души живых!
Свет велик, и жестокость его велика,
сколько надо забот, чтоб не смяло ростка, —
так во имя же вашей мечты вековой
на ветру не качайтесь болотной травой!
Когда хмурится мир — места слабому нет,
он согнется и сдастся под натиском бед,
одинокий и сирый, — во веки веков
превозмочь не сумеет позора оков.
Как ни горестен был мой обугленный путь,
свет надежды в глазах я сумела раздуть:
и другим освещал он дорогу в ночи,
и бессильными были пред ним палачи...
Он придет, день расплаты, он будет суров!
Отомстим палачам за поруганный кров,
за вдовство, за сиротство, за ужас огня —
куйте душу свою для великого дня!
Потому и молитва одна на устах:
да не властным над вами окажется страх,
да сольется биение ваших сердец,
ибо каждый за мир и свободу боец!
Замолчала...
И вдруг через зал
черный парень — к трибуне рывком.
Он бежал и что-то кричал
спотыкающимся языком,
обнимать ее стал, повторяя упрямо
лишь одно только слово: м-а-м-а!
И конгресс зашумел, словно тысяча рек,
и заплакал конгресс — как один человек...
Париж, июнь 1949 г.
Перевод Г. Семенова
ЭТА РУКА
25
Маалэ-Акрабим (Скорпионовый подъем) – место на горной дороге в Негеве, где арабскими бандитами, подстрекаемыми англичанами, были расстреляны и зарезаны еврейские мужчины, женщины и дети, ехавшие в Эйлат в большом переполненном гражданском автобусе.
На крутой обелиск обрати свой взор
И застынь у его подножья!
Душит горе железное горло гор,
Жжет их пламенем, бьет их дрожью.
Эти горы отравлены горькой тоской,
Нашей кровью они пропитались...
В наше сердце направлены подлой рукой,
Над людскою надеждой, над песней людской
Здесь свинцовые пчелы метались...
...И тот голос, что пел,
не допел до конца.
Не допел, — не успел: