Шрифт:
И все же муж заметил боль в ее глазах, и в нем вновь проснулось бешенство.
– Ах вот как, тебе больно! Ты переживаешь за убийцу, ты скорбишь! А на человека, почувствовавшего свои грех и мучающегося от этого, тебе наплевать…
Теперь она наконец широко открыла рот и закричала:
– Сатана тебя возьми, я не плюю на тебя. Я люблю тебя, и ты это знаешь, проклятый лжец.
Она заметила, как он побледнел, но ей хватило мужества не останавливаться.
– Ударь меня, – кричала она, – убей! На этот раз ударь как следует, смертельно. Только благодаря твердому черепу я жива, так что такое слово, как «убийца», не для твоих уст. Каину не повезло, а тебе повезло.
«Откуда появляются слова? – думала она, удивляясь самой себе. – Смысл, истина. Ведь правда же, преступление Каина не тяжче, чем поступок Адама, но ему не повезло».
Непонятное прежде убийство брата братом стало внезапно понятным.
Мужчина, стоявший перед ней, тоже понял:
– Ты права.
От водопада долетали брызги, бушевал ветер. Она опять замерла. Заметив это, он обнял ее:
– Клянусь, никогда больше не подниму руки на тебя.
И Ева сказала то, что вновь поразило ее:
– Лучше будет, если мы перестанем обещать что-нибудь. Я тоже могу драться. Но я дерусь словами.
Впервые с того первого дня муж улыбнулся:
– Спасибо, – сказал он. – Спасибо, ты здорово сказала. Я этого не забуду.
«Он живет в прошлом и принимает обещания из будущего, – думала она. – Так я всегда делала, так учила и его. Даже сейчас, когда невыносимо трудно и когда лучше принять лишь настоящее, идти ко дну, в дерьмо, которое там есть».
Путь домой был легче, чем они думали, хотя Еве порою изменяли силы и все мучительней болели разбитые колени. Но они все равно шли, много раз останавливаясь, а последний отрезок дороги он нес ее на руках. Несмотря ни на что, возвращение домой подарило ей и небольшие радости: везде было подметено и опрятно, в горшках свежая листва, грядки обработаны и для овощей, и для лекарственных трав, тяжелело зерно на поле, яблони постукивали плодами, и голубое небо у пещеры, как всегда, оставалось спокойным.
Соблазн. Сосущее чувство жажды свободной жизни, без угрызения совести, без правил, планов, без мучительного беспокойства.
Мальчик все время напоминал ей о чем-то, о чем она не имела права мечтать. Поэтому она и гнала его от себя…
«Пути обратно нет», – сказала она Гавриилу и наконец призналась самой себе, что причиной ее скитаний было внутреннее желание вернуться к Свету. Адам это тоже знал. «Ты ведь вернешься?» – спросил он. А когда она вернулась, каковы же были его удивление и радость: «Ты вернулась».
Мальчик, ее старший сын, дорого заплатил за это сосущее желание, в котором она никогда не могла признаться самой себе. Нежность, забота полностью растрачены ею на младшего сына, совсем другого, как совсем другой была здесь и сама жизнь. Вот и он был прилежным, любил порядок, умел разговаривать.
Малыш в два года уже знал больше слов, чем старший в пять, вспомнила она. Раньше она говорила об этом очень часто и с гордостью. Как сатанински глупо: судить, осуждать, ограничивать, отталкивать одного, ставить требования перед другим.
Наконец-то она увидела и поняла: больше нет его, ее старшего мальчика.
Слишком поздно. Выносить это было трудно, труднее, чем борьбу с мужчиной. Тогда она отправилась в глубь пещеры, и, хотя солнце все еще стояло высоко в небе, разделась, и попыталась забыться сном.
Когда муж вернулся, она спала тяжело и глубоко.
Глава восемнадцатая
Наверху в горах время шло медленно, тишина замыкала их в своих объятиях. Каждый занимался своим делом, не произнося ни слова. Ей становилось все тяжелее от беспокойства за сына. А мужчину мучила вина.
Друг с другом они общались крайне редко, и то лишь большей частью чтобы поранить в очередной раз. Изредка произносились слова, чаще всего злые.
Однажды она попыталась поговорить с ним о Каине, объяснить, что сама оттолкнула мальчика от себя, что каким-то непонятным образом он напоминал ей о стае. И она в отчаянии испугалась за ребенка, выросшего без любви. Муж так и не понял ее.
Слова не доходят, думала она, зная, что многое зависело и от нее, от того, что постоянно взвешивала каждое слово и отбрасывала то, что могло раздражать его и ранить. Она так и не смогла сказать, что каким-то неведомым образом ее притягивает к стае, боясь сделать ему больно.
«Между нами нет больше единой правды, – сказала она сама себе. – Потерялось доверие».
Правду, вероятно, невозможно разделить на куски.
Стоя перед ней и наблюдая ее сомнения, муж с издевкой сказал ей:
– Скорбишь по сбежавшему сыну?
– Но это и твой сын.
– Как бы не так. Ты носила его в своем брюхе еще до нашего бегства сюда, блядь, Сатана.
У нее перехватило дыхание, и она поняла: да, возможно, это правда. Возможно, так и есть…