Мехлис произносил все это с упоением, резко, властно, непререкаемо. Чувствуя, что Андрей буквально впитывает каждое его слово, а весь его вид говорит о том, что он готов воспринять установки как приказ к немедленным действиям, Мехлис, довольный произведенным эффектом, про себя решил, что этого еще молодого журналиста следует приручить, сделать послушным, довести до фанатизма в исполнении его воли. Он понимал, что человек становится особенно податливым в том случае, если его держит в капкане какой-либо поступок или штрих в биографии, который он хранит в глубокой тайне и который не может его не мучить. Кадровики доложили Мехлису, что с биографией у Андрея Грача все в порядке, особисты утверждали, что его идейные позиции без изъяна, и подтверждали это как выступлениями Андрея на партийных собраниях, так и донесениями агентуры о тех разговорах, которые он вел со своими коллегами по работе. То, что отец Андрея удостоился беседы лично со Сталиным, никому, в том числе и Мехлису, не было известно по той простой причине, что Сталин категорически запретил разглашать даже сам факт визита к нему. Оставалось пока единственное: Тухачевский. Неплохой крючок на всякий случай…

— Ну что же, к вам у меня больше вопросов нет,— сказал Мехлис,— Наводят лишь на некоторые размышления далеко не оптимистического порядка ваши слишком уж близкие отношения с человеком, возомнившим себя едва ли не Наполеоном.

— Но у меня не было с ним никаких близких отношений,— попытался оправдаться Андрей,— После боев под Симбирском я его ни разу не встречал! — горячо заверил Андрей, мысленно кляня себя за трусость и за то, что так бесстыдно пытается откреститься от человека, которым восхищался и которому завидовал.

Как и большинство людей, открыто демонстрирующих свою смелость, Мехлис всегда ощущал внутреннюю нерешительность и стремился поглубже упрятать это неприятное чувство за внешними проявлениями. Он не стал больше распространяться о Тухачевском, зная, что судьба его всецело зависит от Сталина, а как тот поступит с командармом завтра — то ли сбросит в пропасть, то ли вознесет до небес,— никому не ведомо.

— Продолжайте работать,— завершая разговор, уже стоя, сказал Мехлис.— Борьба идет жестокая. Помните, малейшая оплошность, малейшая недооценка противника будет расцениваться как измена нашему делу. Вскоре я намерен поручить вам ответственное задание. Желаю успеха.

— Я оправдаю ваше доверие! — проникновенно сказал Андрей, снова ощутив холодную жесткую ладонь Мехлиса,— Отдам все силы… Знания…

— Словесные заверения мало чего стоят,— оборвал его Мехлис.— Свою преданность товарищу Сталину докажите делом.

Андрей уже подошел к двери, как Мехлис остановил его:

— Товарищ Грач, за деловыми вопросами мы совсем упустили ваши семейные дела. Как чувствует себя ваша жена?

— Нормально, все хорошо,— ответил Андрей, холодея от предчувствия последующих, страшных для него вопросов.

— И насколько прочны ваши семейные узы? Небось волочитесь за молоденькими актрисами? — Он вдруг плотоядно хихикнул.— Но учтите, семья — это государство в миниатюре. И партии вовсе не безразлично, что в ней происходит.

— Мы любим друг друга, и я не гоняюсь за юбками,— Предположение Мехлиса сильно задело Андрея,— У меня в семье все в порядке.

— Я слышал, вы сошлись еще на фронте, потом разлучились надолго, а встретились совсем недавно?

— Да, на фронте. В дивизии Гая.

— Знаю этого неисправимого анархиста под красным знаменем! А что в семье порядок, это похвально. Бывает, семья скреплена лишь физиологически. А надо, чтобы она была скреплена единством взглядов и принципов.

Слова Мехлиса доносились до Андрея как бы издалека, он напрягал слух, чтобы понять каждое слово и, главное, тот истинный смысл, который в них вкладывал его всемогущий начальник. «Все знает, все,— холодея от ужаса, повторял про себя Андрей.— И то, что Лариса была в плену, и то, как сложилась ее жизнь в Котляревской, и то, как она ненавидит Сталина… Но нет, если бы он это знал, то немедля выгнал бы с работы. А может, знает, но пока что делает вид, что не знает? Или еще не до всего докопался?»

С этими тяжкими думами он и покинул кабинет Мехлиса. Беседа с грозным шефом не принесла облегчения, не сняла напряжения.

Дома он подробно рассказал Ларисе о встрече с Мехлисом.

— Вот видишь,— ободряюще сказала она.— Все нормально. Он даже пообещал тебе важное задание. А это неспроста. Задания, да еще важные, дают лишь тому, кому доверяют.

— Мне бы твой оптимизм,— с завистью сказал Андрей.— Какой у тебя волевой характер! А у меня такое ощущение, что он все о нас знает.

— Конечно! — с иронией воскликнула она.— Он знает даже и то, что мы сами о себе не знаем. Идет, Андрюшечка, тотальная слежка — за поступками, за словами, даже за междометиями. Не дай Господь сказать «Ой!» вместо «Ах!». Без слежки диктаторы не могут спать спокойно.

Андрей прикрыл ей рот ладонью.

— Умоляю тебя, Лариса. Такие речи…

— Мы в тюрьме,— едва не простонала Лариса.— Нам только кажется, что мы на свободе. А мы в темнице. И скоро совсем будет нечем дышать.