Поужинав варёной репой и хлебом, братья взяли оружие и в начинающихся сумерках вышли из дома. Мать Глафира широко перекрестила их вслед.

Уйдя за околицу, остановились. Андрей сунул в густой мелкий ельник секиру и рогатину.

– Потом заберу. Налегке быстрее до Любани обернусь. Не было ее весь день дома. Девки бают, с обеда по ягоды подалась. Теперь ждёт уж, поди. Не сомневайся, брат, догоню вскорости, вот те крест!

Он чуть виновато улыбнулся и неслышной поступью человека, привыкшего часто охотиться, быстро зашагал по чуть заметной тропке в глубь бора.

Иван направился в противоположную сторону. Сердце его билось ровно, дыхание было спокойным, взгляд цепко ловил с раннего детства знакомые тропинку, ручей, овражки. Казалось, шёл он не на смертельную, но необходимую забаву, а за белкой, когда острые стрелы в колчане заменяются на тупые, дабы не попортить ценную шкурку, столь охотно принимаемую сборщиками ненавистной ордынской дани. «По беличьему хвосту с дыма…» Живший бортничеством и охотничьим промыслом Иван уже который год выручал луком и тупыми стрелами все восемь семей, поселившихся в деревне в версте от устья впадающей в Волгу Тьмы. Как и те, в свою очередь, выручали хлебом всех Фёдоровых, когда кормилец призывался на рать или не мог из-за увечья засеять свои поля. Жили кругом, решали все кругом, боролись и спасались всей деревней. Ибо в одиночку в тех заповедных чащах в кризисное для Руси время начала четырнадцатого века от Рождества Христова они бы просто не выжили!

Он неспешно дошёл до найденной днём медвежьей тропинки. Огляделся, облюбовал для засидки густые заросли ольшаника. Если ветер к ночи не переменится, то идущий на кормежку зверь раньше времени запаха охотника не учует. А свой донесет заранее до чутких ноздрей.

Нарвав травы, Иван присел. Рогатина на земле под левой рукой, секира заткнута за пояс под правой. Оставалось только ждать. Сначала брата, потом бурого озорника. Если последний в эту ночь вообще вознамерится выходить на овсы.

С недалекого болота потянул туман. Все вокруг в наступившей темноте сделалось неясно-зыбким. Недалёкий выворотень сосны стал казаться чудищем, воздевшим свои многочисленные лапы-корневища. Лёгкий ветерок прогнал ещё несколько белёсых волн. Теперь показалось, что это русалки, играясь, пробежали неслышной вереницей. А может, это действительно были они? Может, это водяной послал их поиграть с человеком, пощекотать его, приласкать, да и заманить в бездонные хляби?..

Крещеный Иван более любого зверя опасался нечисти, в изобилии населявшей тверские болота и леса. Ведь пропал же ушедший три года назад за бобрами к Чёртову болоту Онуфрий! Только лук с колчаном да порты на берегу и остались. Отец сказал, что скорее всего мужик утоп, когда за добычей полез в торфяную воду. Дак ведь до этого не раз уж лазил?! А может, это его водяной на службу к себе призвал? Или русалки защекотали, по жениху соскучившись? Подкрадётся вот сейчас упырь неслышно сзади, обовьёт лапами ледяными горячую шею да как вопьётся зубами!! Успеть бы хоть «Отче наш» проорать, чтоб сгинул проклятый обратно в свои чащобы!

Иван перекрестился и посмотрел в сторону вылезающей из-за близкого щетинистого горизонта луны. Это хорошо, что сегодня полная, сподручнее будет лохмача бить. Вот только Андрюха что-то явно против оговореного времени опаздывал… Неужто опять бабу на брата променял? Не должен бы, знает, что за забава в лесу предстоит!

Вдали протяжно прокричала выпь, Иван радостно ответил. Саженях в двухстах брат, сейчас появится!

Но человеческих шагов всё не было слышно. Ночная птица вновь провыла на том же самом месте. Ей вторила вторая, ещё дальше. Десять минут, двадцать, полчаса…

Наконец неподалёку явно хрустнула под тяжёлым телом ветвь. Иван встрепенулся. Но тут ветерок донёс до него запах, столь знакомый опытным охотникам. Тяжёлый, псиный, ни с чем более в тех борах не сравнимый. Из чащи к охотнику шёл явно не Андрей!!

Сердце дало небольшой перебой, потом вновь забилось ровно, но гораздо чаще. Кровь привычно, как всегда в минуту опасности, прилила к щекам и лбу. Закусив губу, Иван неслышно поднялся на корточки, взял на изготовку рогатину, затаил дыхание.

Медведь вышел на полосу лунного света в нескольких саженях от засады. Остановился, принюхался. Памятуя со слов отца, что главное – это ошеломить зверя и заставить его подняться на задние лапы, Иван набрал полные лёгкие воздуха, вскочил, выпрыгнул из кустов и громко заорал:

– Вот он я, паскудник!!! Попался!!!

Медведь испуганно хрюкнул, но бежать уже было поздно. Он поднялся над землей, расставил передние лапы, словно собираясь обняться с невесть откуда взявшимся человеком в смертельном братании, и издал низкий глухой рёв. В этом звуке уже не было страха, лишь предупреждение и уверенность в собственных, действительно могучих силах.

Меж этих лап и вонзил охотник своё оружие. Длинный холодный металл с ощутимым хрустом вошёл в плоть, и раздался вой такой ужасающе-демонической силы, что весь лес с его птахами, шумом ветра, бегом низких редких облаков, волнами тумана, казалось, застыл навеки. Началась схватка, в которой уже не могло быть ни пленных, ни ничьей. Только гибель одного и торжество другого!

Иван успел воткнуть другой, заострённый, конец рогатины в мягкую землю. Зверь подался вперед, сам насаживаясь на железо и беснуясь еще больше. Наконец специально откованный упор ткнулся в лохматую грудь. Но это был ещё далеко не конец!