Плечистый Стёпка замахнулся и одним ударом кувалды проломил в стене дыру. Расширив её, Саша-Батырь пролез внутрь и стал выбрасывать спрятанные там вещи. Больше всего оказалось добротной, неношеной одежды – и мужской, и женской. Ещё обнаружились персидские ковры, большое зеркало в золочёной оправе, два серебряных блюда, сундук со столовым бельём, три хрустальных люстры и сервиз на двенадцать персон севрской работы.

– На-ка, приоденься! – Саша кинул товарищу узел с мужским платьем. – Гля, какие клёвые бандырь с комзолкой! И шкеры совсем новьё. [31] А то ходишь, что босяк…

И Ахлестышев, хоть и обещал ничего не брать, безропотно переменил одеяние.

– Зеркало Мортире подарю, – озабоченно оценивал добычу Батырь, – и лювстру одну. А тарелки брать али нет, как думаешь? Мы такими не пользуемся.

– Возьми, – посоветовал Ахлестышев. – Потом продашь. Не меньше двух тысяч ассигнациями выручишь.

– Ого! Вот и от тебя польза. Беру! А это что за кле? Непонятная хреновина, а по ней – камень-маргарит. Пошто она? [32]

И налётчик показал большую плевательницу из серебра, золочёную и украшенную жемчугом.

Каторжник объяснил приятелю. Тот обрадовался: будет куда в старости плюнуть! И тоже прихватил с собой.

Пётр помог грабителям перенести находки в телегу. Ещё кое-что вардалаки обнаружили в самом особняке. Они раскладывали добычу по возам, как вдруг ставни соседнего дома разом распахнулись. Из окон вырвались саженные языки пламени, густой чёрный дым повалили вверх. Что-то лопалось и взрывалось внутри.

– Ребята, тикаем! – скомандовал Батырь. Но пробиться вперёд оказалось невозможно. У Никитских ворот полыхало сразу в нескольких местах, огненный ветер бил в лицо, обжигая кожу. Лошади заржали и стали метаться в страхе. Саша развернул отряд, и они через Большой Кисловский переулок выбрались на Воздвиженку. Тут тоже горело полдюжины домов, но искр и дыма было меньше. Вардалаки сунулись к Пашкову дому, но там вовсю хозяйничали шассеры [33] в зелёных эполетах. Невысокие, ловкие, они громили здание с одного конца, пока оно горело с другого. Саша полюбовался их слаженной работой и тронулся к бульварам. В конце Воздвиженки они обшарили богатую усадьбу Талызина и нашли много вина и провизии. Решив, что добычи уже достаточно, Батырь велел возвращаться домой.

По длинному Калашному переулку колонна выехала на Тверской бульвар. Здесь не замечалось ни огня, ни дыма. Русские мушкетёры толпились на тротуарах вперемешку с французами, но последних было уже большинство. Из распахнутых настежь окон домов высовывались во множестве наши раненые. В грязных, окровавленных повязках, они умоляли принести им воды и хлеба. Крики этих калек, брошенных армией, сопровождали отряд и на Страстном бульваре. Вдоль улицы стояли распряжённые телеги, тоже набитые увечными солдатами. Это мобилизованные крестьяне, привезя раненых в Москву, бросили свои повозки и удрали верхом, чтобы их не привлекли вторично. Кое-где возле госпиталей суетились французские лекари. Они пытались помочь несчастным, но тех были тысячи, и французы не справлялись. Батырь правил с каменным лицом, торопясь быстрее проехать мимо. Только однажды он повернулся к Петру и сказал сиплым голосом:

– Ну что я могу поделать?

– В городе разгорается большой пожар, – в тон ему ответил Ахлестышев. – Они же все сгорят!

Налётчик при этих словах ещё сильнее стегнул буланку. Они резко завернули на Петровский бульвар – и оба хором вскрикнули. Со стороны Драчёвки на слободку надвигалась сплошная стена огня.

Держась правой стороны бульвара, закрыв лица полами одежды, вардалаки долетели до Трубной площади и свернули на Неглинную. Их встретили несколько десятков обитателей Волчьей долины. С баграми и топорами, а также полными кадушками воды, они готовились к встрече с огнём. Распоряжался всем Тетей.

Вернувшиеся налётчики тоже встали в цепь. Жар приближающегося огня нарастал. На слободку непрерывно падали сверху горящие доски и головни. К ним тут же подбегали, набрасывали кошму или заливали водой. На той стороне площади то тут, то там, как спички, вспыхивали дома. В Драчёвке было совсем плохо – она погибала. Закопчённые, в обгорелой одежде, оттуда бежали люди. Кто-то тащил узлы с вещами, но большинство не успело схватить и самого необходимого. Между Трубой и Сретенкой – множество переулков, застроенных деревянными домами непритязательной архитектуры. Все они сейчас были обречены. Несчастные погорельцы добегали до Неглинной и здесь переводили дух. Иные падали без сил, от отчаяния и горя. Всюду стоял плач; люди наперебой рассказывали друг другу об ужасах пожара…

По счастью, ветер дул с юго-запада. Зловонное болото – беда Трубной площади – представляло для огня некоторое препятствие. Кроме того неподалёку, у Рождественской, находился бассейн от Мытищинского водовода (местные жители называли его – “басейня”). Этот источник был теперь очень кстати, поскольку в изобилии поставлял воду для тушения. Саша-Батырь принялся энергично распоряжаться. Добычу со всех телег сложили в каменную кладовую, закопанную в землю по крышу. Туда же аборигены Волчьей долины спешили укрыть самое ценное из домашнего скарба. Уголовные проявили высокую степень организованности. Были заведены дежурства – люди сменялись каждые два часа. На случай бегства стояли наготове запряжённые телеги. Во дворах запасли бочки и вёдра с водой. Но опасность, наползающая с севера, казалась неодолимой.