Шрифт:
Монца готова была уже встать, подойти к нему, положить руку на плечо. Но тут он скосил на нее прищуренный, недобрый глаз.
– Хотя про это вам лучше знать, наверно. Как братьев целуют.
Кровь застучала у нее в висках с новой силой.
– Кем был для меня брат – мое дело! – Заметив, что тычет в сторону Трясучки ножом, Монца швырнула его на стол. – Я не привыкла объясняться! И не собираюсь начинать с людьми, которых нанимаю!
– То есть я для вас всего лишь наемник?
– А кем еще ты можешь быть?
– После всего, что я для вас сделал? После всего, что потерял?
Руки у нее затряслись еще сильнее.
– Я хорошо плачу, не так ли?
– Платите? – Он подался к ней, показал на свое лицо. – Сколько стоит мой глаз, сучка злая?
Монца сдавленно зарычала, вскочила на ноги и, прихватив со стола фонарь, направилась к балконной двери.
– Куда вы? – Голос у него внезапно стал заискивающим, словно Трясучка понял, что хватил лишку.
– Подальше от твоей жалости к себе, дурак, пока меня не стошнило!
Рывком распахнув дверь, она шагнула на балкон.
– Монца… – донеслось вслед.
Он сидел на кровати, сгорбившись, с самым несчастным видом. Сломленный. Отчаявшийся. Потерявший надежду. Фальшивый глаз смотрел куда-то вбок. Казалось, Трясучка сейчас заплачет, падет ниц, начнет молить о прощении…
Она захлопнула за собой дверь, радуясь предлогу расстаться. Уж лучше испытать вину на миг за то, что повернулась спиной, чем чувствовать ее бесконечно, глядя ему в лицо.
Вид с балкона смело можно было назвать одним из самых чарующих в мире. Осприя спускалась с горы четырьмя ярусами, каждый из которых окружали собственные стены с башнями. Под их защитой, вдоль крутых улиц и кривых ступенчатых переулочков, походивших сверху на глубокие, темные горные ущелья, толпились тесно старинные высокие дома из кремового камня, с узкими оконцами, с отделкой из черного мрамора, чьи медные крыши складывались в головокружительный лабиринт. Кое-где в окнах уже горел свет. Передвигались поверху стен мерцающие огоньки – факелы часовых. Ниже, в долине под горою, тускло отблескивали в ночной темноте воды Сульвы. По другую сторону реки, на вершине самого высокого из холмов светились совсем уж крохотные точки – возможно, лагерные костры Тысячи Мечей.
Человеку со страхом высоты выходить на этот балкон не стоило.
Но Монцу сейчас не интересовали виды. Ей хотелось забыть обо всем, и поскорее. Поэтому она торопливо забилась в уголок, сгорбилась над фонарем и трубкой, как замерзающий над последним язычком огня. Зажала мундштук в зубах, откинула фонарную заслонку, нагнулась…
Над балконом пронесся внезапный порыв ветра. Закружился смерчем в углу, швырнул ей волосы в лицо. Пламя трепыхнулось и погасло. Монца оцепенело уставилась на мертвый фонарь сначала в растерянности, потом с ужасом, не желая верить собственным глазам. И, когда все же поняла, что это означает, ее прошиб холодный пот.
Огня нет. Покурить невозможно. Вернуться тоже невозможно.
Вскочив на ноги, она шагнула к перилам и со всей силой метнула фонарь вниз, в спящий город. Запрокинула голову, набрала полную грудь воздуха, вцепилась в перила и закричала. Вложила в этот крик всю свою ненависть – к фонарю, еще кувыркавшемуся в воздухе, к ветру, который его задул, к городу, раскинувшемуся под балконом, к долине под горой, к миру и ко всему, что в нем есть.
Из-за дальних гор вставало равнодушное солнце, пятная небеса вокруг черных вершин кровью.
Больше никаких проволочек
Стоя перед зеркалом, Коска наводил последний лоск – расправлял кружевной воротник, поворачивал перстни на пальцах так, чтобы камни смотрели строго наружу, придирчиво разглядывал выбритый подбородок. По подсчетам Балагура, на то, чтобы собраться, у него ушло полтора часа. Он совершил двенадцать движений бритвой по ремню для правки. Еще тридцать одно, удаляя щетину, в результате чего под подбородком остался один маленький порез. Выдернул тринадцать волосков из носа. Затем застегнул сорок пять пуговиц. Четыре крючка с петлями. Затянул восемнадцать ремешков и столько же защелкнул пряжек.
– Ну вот, все готово. Мастер Балагур, я хочу, чтобы вы заняли пост первого сержанта бригады.
– Я ничего не знаю о войне. – Ничего… кроме того, что она безумие и лишает его всякого самообладания.
– А вам и не надо. Вашим делом будет оставаться рядом со мной, хранить зловещее молчание, во всем следовать моему примеру и, главное, присматривать за моей спиной и своей собственной. В мире столько предателей, мой друг!.. При случае еще пускать в ход ваши ножички. Иногда считать деньги, полученные и потраченные, производить учет людей, оружия и всего прочего, что имеется у нас в наличии…
Точно такую же работу Балагур исполнял для Саджама. Сначала в Схроне, потом за его пределами.
– Это я могу.
– Лучше, чем любой из живущих, не сомневаюсь! Не могли бы вы начать с того, чтобы помочь мне застегнуть пряжку? Чертовы оружейники. Они нарочно их туда ставят, клянусь, чтобы нас бесить. – Коска ткнул пальцем в боковое крепление своей раззолоченной кирасы, выпрямился, втянул живот и задержал дыхание, покуда Балагур затягивал ремешок. – Благодарю, друг мой, вы – сама надежность! Якорь! Оплот спокойствия, вокруг которого я верчусь как безумец. Что бы я без вас делал?