Демократичный, галантный, добродушно-снисходительный Юрий Олеша всегда был окружен людьми, преимущественно из писательской среды, где его прямо-таки боготворили.

«„Националь“ без Олеши и Светлова, казалось, был невозможен», — сказал поэт Лев Озеров.

Последняя книга Юрия Олеши «Ни дня без строчки» — сборник авторских мыслей, воспоминаний, и впечатлений… «Эти записи — все это попытка восстановить жизнь. Хочется до безумия восстановить ее чувственно», — писал Юрий Карлович.

Примерно на две трети книга «Ни дня без строчки» состоит из записей автобиографического характера (на мой взгляд — это лучшая ее часть), а оставшаяся треть, это своеобразные «заметки на полях», где Юрий Карлович размышляет о литературе, делится наблюдениями. Как и все, написанное Олешей, книга читается легко, но легкость эта кажущаяся — за ней непростая, полная испытаний жизнь. Жизнь стилиста, родившегося не в то время…

«На старости лет я открыл лавку метафор.

Знакомый художник сделал для меня вывеску. На квадратной доске, размером в поверхность небольшого стола, покрытой голубой масляной краской, карминовыми буквами он написал это название, и так как в голубой масляной краске и в карминовых буквах, если посмотреть сбоку, отражался, убегая, свет дня, то вывеска казалась очень красивой. Если посмотреть сильно сбоку, то создавалось такое впечатление, как будто кто-то в голубом платье ест вишни.

Я был убежден, что я разбогатею. В самом деле, в лавке у меня был запас великолепных метафор. Однажды чуть даже не произошел в лавке пожар от одной из них. Это была метафора о луже в осенний день под деревом. Лужа, было сказано, лежала под деревом, как цыганка. Я возвращался откуда-то и увидел, что из окна лавки валит дым. Я залил водой из ведра угол, где вился язык пламени, и потом оказалось, что именно из этой метафоры появился огонь.

Был также другой случай, когда я с трудом отбился от воробьев. Это было связано как раз с вишнями. У меня имелась метафора о том, что когда ешь вишни, то кажется, что идет дождь. Метафора оказалась настолько правильной, что эти мои вишни привлекли воробьев, намеревавшихся их клевать. Я однажды проснулся от того, что моя лавка трещит. Когда я открыл глаза, то оказалось, что это воробьи. Они прыгали, быстро поворачиваясь на подоконнике, на полу, на мне. Я стал размахивать руками, и они улетели плоской, но быстрой тучкой. Они порядочно исклевали моих вишен, но я на них не сердился, потому что вишня, исклеванная воробьем, еще больше похожа на вишню, — так сказать, идеальная вишня.

Итак, я предполагал, что разбогатею на моих метафорах.

Однако покупатели не покупали дорогих; главным образом покупались метафоры „бледный как смерть“ или „томительно шло время“, а такие образы, как „стройная как тополь“ прямо-таки расхватывались. Но это был дешевый товар, и я даже не сводил концов с концами. Когда я заметил, что уже сам прибегаю к таким выражениям, как „сводить концы с концами“, я решил закрыть лавку. В один прекрасный день я ее и закрыл, сняв вывеску, и с вывеской под мышкой пошел к художнику жаловаться на жизнь».

Умер Юрий Карлович Олеша у себя дома, в Лаврушинском переулке, десятого мая 1960 года.

В одном из его писем к матери была такая фраза: «Угольщик с большей бережливостью относится к рогожному кулю со звонкими углями, чем я отнесся к своей судьбе».

Семен Лавочкин

В способности сносить тяготы

заключен корень легкости.

Лао Цзы. «Книга о Пути и Силе». (Перевод А. Кувшинова)

Известный авиационный конструктор Семен Алексеевич Лавочкин писал в статье «Мысли о новом»: «Не берусь давать профессиональных советов писателям, но мне бы очень хотелось прочитать такое произведение об инженере, в котором писатель изобразил бы борьбу сомнений и чувств героя, большую человеческую неудачу, показал, как трудно бывает признать свои ошибки, как тяжело за них расплачиваться и какое это большое счастье — находить в себе силы для новой работы.

Я глубоко убежден в том, что разум человека сильнее любой стихии, сильнее энергии расщепленного атома, и об этом надо писать — без логарифмов, с позиций человеческого сердца».

В небольшом очерке выполнить пожелание Семена Алексеевича невозможно. Лучше я просто расскажу о нем.

Семен Алексеевич Лавочкин родился в Смоленске в 1900 году. Его отец, Алтер Айзикович, был меламедом — учил детей в хедере.

Семен с самого детства пленился авиацией, и с годами эта страсть только крепла. В детстве он, по собственным воспоминаниям, любил придумать что-нибудь и собственными руками сделать придуманное.

В беспокойном 1917 году Семен кончает с золотой медалью курскую гимназию и вступает добровольцем в Красную армию, в рядах которой прослужит до 1920 года, когда будет принято решение о демобилизации всех студентов, а вместе с ними и лиц, имеющих право поступления в высшие учебные заведения.

Отвоевав себе место под солнцем, новая власть принялась за обустройство этого самого места, и ей понадобились обученные кадры.

Любовь к авиации и привела Лавочкина в Москву, в Московское высшее техническое училище, тогда еще не носившее имени пламенного революционера Баумана, недоучившегося студента ветеринарного института.

Московское высшее техническое училище, давшее Лавочкину путевку в авиацию, было заведением авторитетным, к тому же стоявшим у истоков создания отечественной авиации. Именно здесь в 1909 году Н. Е. Жуковский прочитал первый в мире курс лекций по теме «Воздухоплавание» и организовал студенческий воздухоплавательный кружок.

В 1920 году жилось в Москве несладко. Голодно, а когда и холодно. Чтобы кое-как прокормиться (точнее говоря — не умереть с голоду), москвичи совершали вылазки в ближние и дальние деревни. Если, конечно, у них было на что выменивать продукты — деньгам тогда веры не было.