– Мне известно о вашем побочном заработке, – ответила Варламова. – О фотокамере в женской раздевалке. Хотите узнать, что написано по данному поводу в Уголовном кодексе?

Ребров побледнел.

– Это произвол, – пробормотал он, – голословное обвинение. Я буду жаловаться.

Мария проигнорировала его монолог.

– За распространение порнографии вас ждет срок от трех до семи лет, – сообщила она сухим, жестким голосом.

– Я не распространял, – пробормотал Ребров, бледнея. – Я делал их для себя. Я… люблю смотреть.

Марию едва не стошнило.

– Носит же земля таких мерзавцев! – проговорила она с отвращением. – Самым лучшим выходом было бы вызвать сюда отцов тех девчонок и посмотреть, как они надают тебе по шее.

Мария достала из кармана сигареты, но вспомнила, что находится в помещении, где нельзя курить, и спрятала пачку обратно. А техник Ребров внимательно изучал ее лицо.

– Вы ведь никакой не следователь, – сказал он вдруг. Шершавый язык снова прошелся по сухим губам. – Не следователь, да?

Мария не видела причин продолжать спектакль.

– Нет, – призналась она. – Я не следователь.

Лицо Реброва побагровело.

– Тогда что вам нужно? Хотите меня шантажировать? Но у меня нет денег. Послушайте… Не знаю, кто вы, но умоляю: оставьте меня в покое.

И он забормотал какие-то извинения, оправдания. Слова вылетали из его сухого рта невнятно, а на глазах, воспаленных и красных, как у бассета, выступили слезы. Взгляд мужчины молил о пощаде. Мария увидела перед собой спившегося, несчастного человека. Жалеть его она не собиралась, но давить на пропойцу желание пропало.

– Ладно, – сказала она. – Я не карательный орган и дам вам шанс. Как только я уйду, вы пойдете в женскую раздевалку и снимете камеру. Сделаете?

Ребров молчал.

– Не слышу, – повысила голос Варламова. – Сделаете или нет?

– Да… сделаю… – прошептал техник.

– Имейте в виду, я прослежу. И если попробуете меня обмануть, я передам фотографии в милицию и сообщу им ваше имя. Кстати, забыла предупредить: я записала наш разговор на диктофон. На этом все.

Она повернулась и зашагала к выходу. И услышала за спиной:

– Да, на этом все.

Мария не поняла, почему техник повторил ее слова таким странным тоном. Впрочем, у нее не было никакого желания выяснять. Потому что голова была занята мыслями о мучительном и долгом подъеме по узкой лестнице с крутыми ступеньками, который ждал впереди.

– Алло, это я… – Ребров плотнее прижал трубку сотового к уху. Губы его дрогнули. – Я знаю, что ты запретил мне звонить без дела. Но у меня есть дело, и оно очень важное… Не вопи, а просто послушай. Ко мне тут заходила хромая тетка и представилась следователем… Она откуда-то знает про камеру… Не вопи… Нет, документ не показала, просто взяла на понт… Ты же знаешь: когда я с похмелья, меня можно взять голыми руками… Что? Как выглядела? Ну… хромая, с тросточкой… Стрижка как у мальчика… Да нет же! Она уже про все знала… Не знаю, откуда… Да, я помню, что ты меня предупреждал. Но каждый зарабатывает как может… Хорошо, я понял.

Ребров сунул трубку в карман. Подумал немного, снова достал, набрал номер и приложил к уху.

– Лось, сворачивай свой балаган и уходи на дно! Мы под колпаком. Как-как… не знаю как. Возьми отпуск и не показывайся в ГЗ, пока я не скажу. Я попробую решить проблему… Да не скули ты! Все, отбой… Я сказал: отбой!

Убрав трубку, Ребров вздохнул. Затем, ссутулившись, заковылял к заветному шкафчику, где у него была припрятана ополовиненная поллитровка.

И вновь этот странный парень возник у нее на пути. Он стоял у стены ГЗ и смотрел прямо перед собой. Перед ним были влажные деревья, асфальтовая площадка и несколько мокрых скамеек. Обычный пейзаж. Ничего, заслуживающего столь пристального и всепоглощающего внимания. По всей вероятности, он давно уже так стоял.

– Антип! – негромко окликнула его Мария.

Он повернул голову, взглянул на нее отсутствующим взглядом и произнес без всякого выражения:

– А, это вы. Здравствуйте.

Затем прикрыл веки и принялся тереть их кончиками пальцев, словно совсем обессилел или долго напрягал глаза. Пальцы у него были длинные и слегка узловатые.

– Сегодня самое ужасное утро в моей жизни, – сообщил Антип, отводя руки от лица. Говорил он горловым, сдавленным, очень усталым голосом.

Мария всегда считала излишними и бессмысленными выражения соболезнований, поэтому она просто спросила:

– Вы с ней были очень дружны?

Он покачал головой:

– Не думаю.