Кнут Гамсун (настоящая фамилия — Педерсен) родился 4 августа 1859 года, на севере Норвегии, в местечке Лом в Гюдсбранндале, в семье сельского портного. В юности учился на сапожника, с 14 лет вел скитальческую жизнь. лауреат Нобелевской премии (1920).
Имел исключительную популярность в России в предреволюционные годы. Задолго до пособничества нацистам (за что был судим у себя в Норвегии).
Одинъ изъ нашихъ товарищей разсказываетъ: Въ пять часовъ вечера въ сочельникъ заперъ я свою дверь и отправился къ Кьюслингу. На улиц было порядкомъ холодно, а я зналъ, что у Кьюслинга топили, и кто знаетъ, быть можетъ, у него даже найдется, что пость. Хотя, въ сущности, у него не было никакихъ средствъ къ жизни, но онъ все же ухитрялся какъ-то жить изо дня въ день и, собственно говоря, никогда не сидлъ безъ гроша. Недлю тому назадъ онъ даже купилъ себ новыя калоши, несмотря на то, что его кошелекъ казался совершенно тощимъ.
Я вошелъ и въ полутьм разглядлъ Кьюслинга, сидящаго у стола.
— Садись, — сказалъ онъ лаконически.
Это была его обычная манера. Онъ никогда не говорилъ: «пожалуйста, садись» или «сядь, прошу тебя», а только коротко и ясно: «садись».
— Желаю теб веселыхъ праздниковъ, — сказалъ я. — У тебя хорошо, тепло, я же сегодня совсмъ не топилъ, въ моей печк прескверная тяга, такъ что ее совершенно безполезно топить.
Кьюслингъ не возразилъ ни слова. Онъ всталъ и досталъ откуда-то кусочекъ колбасы и большой кусокъ хлба.
Я сидлъ и старался глядть въ другую сторону въ то время, какъ онъ занимался своей колбасой. Когда же онъ предложилъ и мн пость и даже придвинулъ для меня стулъ къ столу, я притворился очень удивленнымъ.
— Право, милйшій, у тебя все какія-то неожиданности. Какъ, у тебя даже есть, что пость! Ну, что же, большое теб спасибо! Стоитъ, право, немыого попрсбовать, въ особенности, когда это такая вкусная вещь!
И я принялся сть церемонно, маленькими кусочками.
— Ахъ, пожалуйста, не корчи изъ себя дурака, съшь все это, — сказалъ Кьюслингъ.
И я сълъ колбасу и хлбъ, потому что онъ желалъ этого.
Кьюслингъ съ минуту просидлъ молча, погруженный въ какую-то думу. Затмъ онъ всталъ и, ероша волосы, пробормоталъ:
— Теб бы слдовало теперь выпить рюмочку водки, но у меня нтъ дома водки… Что ты скажешь, если мы возьмемъ да пойдемъ къ Ёну Тру.
— Ахъ, — отвтилъ я, уже навшись, — ну что мы станемъ длать тамъ у него? А впрочемъ, если ты хочешь…
Да, Кьюслингъ хотлъ непремнно итти къ Ёну Тру и уже надлъ для этого свои новыя калоши.
Ёнъ Тру былъ преоригинальный человкъ — сынъ крестьянина, студентъ-теологъ, а практиченъ какъ кузнецъ. Онъ былъ до того скупъ, что съ трудомъ уплачивалъ аккуратно за квартиру. Занималъ онъ самое невозможное помщеніе, хуже котораго нельзя было и придумать для человка, — какую-то конурку, въ которой не было ни одного порядочнаго стула, ни даже занавсокъ у окна. Но никому не могло притти въ голову, встрчая Ёна Тру на улиц, что онъ живетъ хуже другихъ. Насколько я могу судить, онъ былъ всегда прекрасно одтъ и даже въ дождливую погоду имлъ при себ дождевой зонтикъ.
— Врядъ ли онъ теперь дома, — сказалъ Кьюслингъ и постучалъ въ дверь. Но онъ былъ дома.
— Веселыхъ праздниковъ.
Мы сли, на чемъ попало, и принялись болтать. Я оглянулся кругомъ. Полъ весь покосился, потолокъ совершенно покатый и гд-то въ самомъ ушу, чуть ли не подъ самой крышей, маленькое оконце. На стн противъ насъ висли цилиндръ и соломенная шляпа — больше ничего. Все голо и пусто, — только эти дв шляпы. А на кровати даже не видно признаковъ постели.
Вдругъ Кьюслингъ сказалъ:
— Ты, въ сущности, удивительный человкъ, Ёнъ Тру, такъ что ничего не будетъ удивительнаго въ томъ, если ты мн одолжишь пять кронъ, когда я тебя попрошу объ этомъ.
— Хм… нтъ, этого я не могу сдлать, — отвтилъ Ёнъ. — Да, положительно я не въ состояніи этого сдлать! Я долженъ былъ получить изъ дому немного денегъ, но он еще не пришли.
— Ну, я также долженъ на-дняхъ получить деньги, — продолжалъ Кьюслингъ, — я сегодня получилъ извстіе, он уже высланы, такъ что теб нечего бояться, что я не отдамъ, если ты мн дашь взаймы пять кронъ.
— Да, да, знаю, но… Нтъ, къ сожалнію, не могу въ данный моментъ. Я вдь даже не могъ сегодня, въ сочельникъ, надть чистой рубашки, потому что нечмъ было заплатить прачк,- говоритъ Ёнъ, показывая на свою грязную рубашку.
Пауза.
— Такъ вотъ какъ! Значитъ, и у тебя не густо! — какъ бы нехотя замчаетъ Кьюслингъ, — а мы-то, по правд сказать, оба на тебя разсчитывали.
Ёнъ, улыбаясь, качаетъ головой. Я молчу, потому что сытъ и совершенно доволенъ. Но я не могу удержаться отъ улыбки, услыхавъ отъ Кьюслинга, что онъ на-дняхъ ожидаетъ денегъ. Хотлось бы мн знать, откуда онъ ихъ ждетъ.