(Genlis), Мадлен Фелисите Дюкре де Сент-Обен (Ducrest de Saint-Aubin; 25.I.1746, Шансери, близ Отёна, — 31.XII.1830, Париж), графиня, — франц. писательница. Род. в знатной, но обедневшей семье. В 1762 вышла замуж за графа де Жанлис. Воспитывала детей герцога Орлеанского, для к-рых написала неск. дет. книг: «Воспитательный театр» («Th'e^atre d''education», 1780), «Адель и Теодор» («Adegrave;le et Th'eodore», 1782, рус. пер. 1791), «Вечера в замке» («Les veill'ees du ch^ateau», 1784). После казни мужа по приговору революц. трибунала (1793) Ж. эмигрировала. При Наполеоне вернулась во Францию, где обучала его «хорошему тону» и получала небольшую пенсию. Уже в это время, а затем в эпоху Реставрации Ж. писала сентимент. романы из жизни светского общества, часто на историч. темы. Наиболее известны из них: «Мадмуазель де Клермон» («Mademoiselle de Clermont», 1802), «Герцогиня де Ла Вальер» («La Duchesse de la Valliegrave;re», 1804, рус. пер. 1804-05), «Мадам де Ментенон» («Madame de Maintenon», 1806, рус. пер. 1806), «Мадмуазель де Лафайет» («Mademoiselle de la Fayette», 1813, рус. пер. 1815-16) и др. Произв. Ж., легко и увлекательно написанные, с отчетливо выраженной нравоучит. тенденцией, были в свое время очень популярны, в т. ч. и в России. Ж. принадлежат также мало достоверные, но занимательные «Мемуары» («M'emoires», 1825).
Бдная и нещастная крестьянка, изнуренная усталостію, несла на рукахъ двумсячную дочь свою и шла тихонько по берегу Рейна, въ конц прекраснаго лтняго дня. "Ахъ! я вижу башни дворца!" сказала она: "естьли бы только могла дойти!… Принцесса милостива, добросердечна; она мать и также сама кормитъ своего младенца"…. Нещастная хотла итти скоро, но ступила босою ногою на острой камень, закричала и должна была ссть на дорог подъ деревомъ. "Боже мой!" говорила она, заливаясь слезами: "я вижу дворецъ, и не могу быть тамъ!… младенецъ требуетъ пищи, а молоко изсохло въ груди моей! Мы умремъ на этомъ камн, смотря на дворецъ!"…. Она рыдала; младенецъ горящимъ ртомъ своимъ искалъ ея груди, и кричалъ пронзительно. "Бдная невинность!" думала отчаянная мать: "естьли бы кровь и мои слезы могли питать тебя!.. Боже мой! она перестала кричать; закрыла глаза!.. Не уже ли мн два раза умирать? не уже ли должна я видть ея смерть прежде моей смерти?.. Ахъ! кто избавитъ меня отъ жизни?"… Тутъ нещастная взглянула на быструю рку, которая текла близь дороги: ужасное искушеніе привело въ волненіе ея душу. Отчаяніе замняетъ силы: блдное лицо ея оживляется румянцемъ. Она прижимаетъ къ сердцу своему умирающаго младенца, который вдругъ открываетъ глаза… Мать затрепетала — отворотилась — снова могла заплакать, и взглянувъ на дворецъ, сказала: "Какъ щастливы знатные и богатые, живущіе въ изобиліи съ дтьми своими!.. Но они также умираютъ; одинъ Богъ будетъ всхъ судишь, и бдной крестьянинъ, можетъ быть, испугается суда Его мене, нежели роскошной богачъ и Князь!"…. Она прислонилась къ дереву, устремила взоръ свой на небо, и тоска ея облегчилась Божественною надеждою; чувство муки исчезало въ душ ея вмст съ мыслями.
Уже смерть готовилась поразишь сію невинную жертву злощастія…. Вдругъ скачетъ по дорог великолпная карета: въ ней сидла Принцесса Амелія, которая, увидвъ бдную крестьянку, закричала: "Боже мой! женщина, мать, лежитъ на земл какъ мертвая! Ей надобно помочь!" Кучеръ остановилъ лошадей. Любезная, чувствительная Амелія выпрыгнула; старой Камергеръ бросился за Принцессою, чтобы подать ей руку; толстая Гофмейстерина кличетъ гайдука, чтобы опереться на плечо его и вылзти изъ кареты; пажи, которые скакали впереди верхомъ, скачутъ назадъ… Въ семъ быстромъ движеніи забытая Гофмейстерина кричитъ, бранится; а Принцесса, подбжавъ къ нещастной крестьянк, съ удовольствіемъ видитъ, что она растворяетъ глаза. Амелія даетъ ей нсколько луидоровъ. "Ахъ! это золото (говоритъ бдная мать) теперь безполезно: мн надобно молока; у меня его нтъ, а дочь моя умираетъ!" "Какъ?" спрашиваетъ Амелія содрогнувшись. "Она умираетъ съ голоду," отвчаетъ мать. Тутъ Амелія, приведенная въ ужасъ, тронутая до глубины сердца, взглядываетъ на младенца, который напоминаетъ ей маленькаго сына, ею самою кормимаго, и который своею милою красотою еще боле трогаетъ ея душу. "Ахъ! живали она?" говоритъ Принцесса, беретъ руку ея, и чувствуетъ, что младенецъ тихонько жметъ у нее палецъ. "Нтъ, ты будешь жива!" восклицаетъ она; бросается на колни, рукою поддерживаетъ голову двочки, и даетъ ей грудь свою.
"Ахъ, сударыня!" сказала крестьянка, поднимая руки къ небу, и не могла говорить боле, сладкія слезы живйшей благодарности оросили ея лицо. Она не въ силахъ была выразишь своей признательности, и лучше хотла молить Небо о добродтельной героин, нежели словами благодарить ее [2] .
Между тмъ младенецъ оживалъ на груди Амеліиной. Свидтели сей трогательной сцены смотрли въ безмолвіи и съ удивленіемъ; одна толстая Гофмейстерина скучала въ карет и не видала ничего: пажи, старой Камергеръ и слуги закрывали отъ нее Принцессу.
2
Здсь не выдумано ни одного обстоятельства; все было точно такъ.
Можно ли описать радость матери и Амеліи, когда младенецъ началъ видимо приходить въ силы, и когда живая краска показалась на лиц его? Минутъ черезъ двадцать онъ насытился, приподнялъ голову, взглянулъ на Амелію и улыбнулся…. Принцесса, заливаясь слезами, поцловала его, встала и сказала: "подемъ скоре домой., чтобы помочь бдной матери; донесите ее до кареты." Тутъ гайдукъ взялъ и повелъ больную за Принцессою, которая несла на рукахъ младенца, и свъ въ карету, посадила крестьянку рядомъ съ собою, къ великому изумленію Гофмейстерины, принужденной уступить ей мсто свое. Старой Камергеръ слъ на козлы — и такимъ образомъ похали въ городъ.
Баронесса Клакенбергъ, Гофмейстерина, была въ осьмомъ-надесять вк едва ли не боле всхъ другихъ привязана къ обыкновеніямъ; она думала, что ни въ какомъ случа не должно отходить отъ нихъ, и сіе важное правило могло, по ея мннію, быть единственнымъ для воспитанія знатныхъ молодыхъ людей: правило конечно мудрое, но не совсмъ новое, хотя Баронесса Клакенбергъ и присвоивала себ честь такого великаго изобртенія при Двор N. N.
Изумленіе Баронессы еще увеличилось, когда она свдала, что Амелія кормила своею грудью крестьянскаго младенца. Это странно, очень странно! говорила или думала она во всю дорогу. Между тмъ пріхали ко дворцу. Тамъ отвели особливую комнату для бдной крестьянки, положили ее на постелю, я сыскали женщину, которая взялась кормить ея дочь. Принцесса, исполнивъ законъ благодтельности, вошла въ свои комнаты и съ неописанною радостію взглянула на колыбель сына. "Я спасла чужаго младенца," думала она: "Богъ конечно спасетъ и моего!" Сынъ ея проснулся и закричалъ: Амелія, взявъ его на руки, сказала: "Милой другъ!. я заставила тебя раздлить пищу свою съ жертвою бдности, и надюсь, что этотъ случай предзнаменуетъ добродтель совершенныхъ лтъ твоихъ, когда ты будешь въ состояніи помогать нищет. Что принадлежитъ до меня, то я слдовала одному движенію материнской любви, представивъ тебя въ этомъ бдномъ младенц: ты въ образ нещастной говорилъ моему сердцу."
Въ самую ту минуту, какъ нжная Амелія съ восторгомъ глядла на сына своего, вошелъ къ ней мужъ ея, которой возвратился съ охоты. Онъ былъ доброй Принцъ, какъ говорятъ въ Германіи: то есть, не гордъ, не спесивъ; на улиц и за городомъ кланялся всякому мужику; а во дворц говорилъ ласково съ придворными и весьма учтиво съ женщинами; всегда улыбался, часто хохоталъ, и вс на свт хвалили его чрезмрную милость. Но эта милость не имла уже никакихъ дальнйшихъ слдствій: доброй Принцъ не давалъ ничего, любилъ одного себя, никогда не читалъ, здилъ съ собаками, и всякой день часовъ по пяти сидлъ за столомъ. Однакожъ, естьли любимецъ его, Графъ Секендорфъ, совтовалъ ему сдлать иногда доброе дло (что, правду сказать, бывало очень рдко), то Принцъ соглашался, и вс Нмецкія газеты слагали въ такомъ случа благодтельность Его Свтлости. Мудрено ли, что онъ и Самъ поврилъ наконецъ газетамъ и вообразилъ себя лучшимъ изъ Князей Нмецкихъ?
Добродтельная Амелія не имла никакого вліянія на его образъ мыслей, и Принцъ крайне не доволенъ былъ тмъ, что она сама кормила дтей своихъ; ибо Графъ Секендорфъ и Баронесса Клакенбергъ не понимали, какъ владтельная Принцесса можетъ быть кормилицею.
Амелія разсказала мужу свое приключеніе. Принцъ, не судя ни о чемъ самъ собою, не зналъ, что думать о поступк жены своей, и спшилъ къ Баронесс Клакенбергъ, будучи увренъ, что онъ найдетъ тамъ любимца своего, который уже двадцать лтъ слдовалъ одному плану жизни, и всякой вечеръ являлся у нее въ восемь часовъ. Принцу сказали, что бдная крестьянка при смерти, и что супруга его поступила весьма неблагоразумно, вздумавъ кормить своею грудью ея младенца, конечно не здороваго. Онъ нахмурилъ брови и потребовалъ своего Медика, Профессора Штирбмейстера. Баронесса изъявила взоромъ свое одобреніе, а Графъ примолвилъ, что совтъ Медика въ самомъ дл всего нужне. Принцъ обрадовался своей щастливой мысли, и нсколько разъ съ довольнымъ видомъ повторилъ, что онъ конечно вывдаетъ изъ него истину во всхъ отношеніяхъ. Это была очень не легко, потому что Докторъ Штирбмейстеръ не любилъ говорить много, отвчалъ всегда коротко и всегда двусмысленно. Онъ явился; выслушалъ Принца съ великимъ вниманіемъ и ужасомъ; помолчалъ нсколько минутъ, и объявилъ, что ему прежде всего надобно видть крестьянку, ея младенца и молоко Принцессы. Амелія вытерпла строгой выговоръ отъ своего мужа; а Докторъ веллъ ей принять дв или три бутылки изобртеннаго имъ сыропа, и отнять сына отъ груди. Она не разсудила за благо исполнить его предписанія: вылила сыропъ за окно, а сына кормила еще тихонько два или три мсяца. Между тмъ бдная крестьянка черезъ два дни умерла, и вс хвалили осторожность Медика, которой, по общему мннію, лекарствами своими спасъ Принцессу отъ опасныхъ слдствій. Самъ Докторъ за тайну сказывалъ, что молоко ея сдлалось совершеннымъ ядомъ, и что оно въ дв минуты уморило бы маленькаго Принца. Дочь умершей крестьянки была совершенно здорова; но ученой господинъ уврялъ, что у нее въ крови золотушная острота, которая рано или поздно откроется.
Амелія узнала отъ крестьянки:, что у мужа ея, не далеко отъ Бингена, есть бдная хижина; и что онъ лежитъ больной около двухъ мсяцевъ. Принцесса отравила къ нему лекаря; а дней черезъ шесть посл крестьянкиной смерти ршилась сама видть нещастнаго; выбрала такой день, въ которой Принцъ былъ на охот у сла въ легкую коляску съ Барономъ Сартисомъ, старымъ придворнымъ и съ своею Камерфрейльною — и похала въ Бингенъ.
Крестьянинъ, бдный Германъ, зналъ уже о смерти жены своей. Амелія нашла его все еще больнаго и весьма огорченнаго. Онъ былъ лтъ тридцати отъ роду, уменъ, добросердеченъ и съ характеромъ. Отецъ Мангеймской мщанинъ, воспиталъ его очень хорошо, но вдругъ обднялъ и съ горя умеръ. Сынъ, не имя пропитанія, записался въ солдаты; служилъ десять лтъ въ Прусской арміи, получилъ отставку, женился на молодой крестьянк и возвратился съ нею въ свое отечество; купилъ маленькую землицу съ хижиною, работалъ прилжно — но частый неурожай и худое здоровье довели его до крайней бдности. Нещастная жена, два дни не имвъ куска хлба, ршилась прибгнуть къ великодушію Принцессы.