Ночью выпалъ снгъ. Пушистый блый пологъ покрывалъ всю землю.

А онъ проснулся съ радостнымъ воспоминаніемъ о томъ, что вчера получилъ письмо — поразительное и вмст съ тмъ спасающее его извстіе. Онъ чувствовалъ себя молодымъ, счастливымъ и принялся слегка напвать. Но какъ-то вышло такъ, что онъ случайно подошелъ къ окну, раздвинулъ занавски и увидалъ снгъ. Пніе его оборвалось, чувство безнадежной грусти охватило его душу, и его худыя, сильно покатыя плечи какъ-то безпомощно вздрогнули.

Вмст съ зимой наступало для него мучительное время, и ничто не могло сравниться съ той мукой, которую онъ испытывалъ тогда, и никто другой не могъ даже понять ея. Одинъ видъ снга, казалось, наввалъ ему въ душу и въ мозгъ мысли о смерти, о всеобщей гибели. Наступали длинные вечера съ ихъ темнотой и ихъ глупымъ, тоскливымъ безмолвіемъ. Онъ не могъ работать въ хвоей мастерской, его душа погружалась въ зимнюю спячку и нмла. Какъ-то разъ онъ прожилъ лто въ маленькомъ городк, въ огромной свтлой комнат съ большимъ окномъ, нижнія стекла котораго были замазаны известкой. И эта блая известка напоминала ему снгъ и ледъ. Онъ никакъ не могъ избавиться отъ пытки, которую испытывалъ при вид этихъ стеколъ. Онъ хотлъ принудить себя побдить свое отвращеніе; онъ провелъ нсколько мсяцевъ въ этой комнат и каждый день убждалъ самого себя въ томъ, что и снгъ и ледъ имютъ для многихъ свою прелесть, что зима и лто одинаково служатъ выраженіемъ одной и той же вчной идеи и посылаются Богомъ — но ничто не помогало, онъ не могъ притронуться къ своей работ, а ежедневная пытка только изнуряла его.

Потомъ онъ жилъ въ Париж. Когда городъ праздновалъ свои веселыя празднества, онъ любилъ бродить по бульварамъ и присматриваться ко всеобщему веселью. Это бывало посреди знойнаго лта, когда по вечерамъ было особенно душно, и надъ городомъ носился ароматъ цвтовъ, растущихъ въ паркахъ и садахъ. Вс улицы сверкали электрическими огнями, и смюхціяся, ликующія толпы народа, подобно волнамъ, колыхались и разбгались по нимъ, перекликаясь, громко распвая и осыпая другъ друга конфетти, и все казалось охваченнымъ весельемъ. Онъ обыкновенно выходилъ изъ дому съ самымъ искреннимъ намреніемъ смшаться съ толпой и веселиться вмст съ ней, но не проходило и получаса, какъ онъ уже бралъ извозчика и возвращался домой. Отчего? Почему? Потому, что передъ нимъ вновь возставало далекое воспоминаніе о зим, о холод, о снг: при электрическомъ свт передъ его глазами кружились и безшумно падали, точно хлопья снга, безчисленные лепестки конфетти, и все его веселье внезапно прекращалось.

И это продолжалось такъ изъ года въ годъ… Гд, въ какой стран находилась родина его души? Быть можетъ, въ стран южнаго солнца, на берегахъ Ганга, тамъ, гд цвтокъ лотоса никогда не вянетъ, не блекнетъ?..

Въ ночь выпалъ снгъ.

И онъ думалъ о томъ, какъ должны зябнуть птицы въ лсахъ и какъ должны страдать корни фіалокъ въ промерзлой земл, прежде чмъ замететь совсмъ. А чмъ будетъ теперь питаться заяцъ?

Онъ не можетъ больше выходить на улицу. Въ теченіи долгихъ холодныхъ мсяцевъ онъ не покинетъ своей комнаты и въ ея четырехъ стнахъ будетъ все ходить взадъ и впередъ или сидть на стул и думать, думать. Никто не былъ въ состояніи понять, до чего онъ страдалъ отъ подобнаго затворничества. Онъ былъ еще молодъ, могъ принимать участіе въ жизни, у него было достаточно силъ для этого, но вотъ, по внезапному капризу мороза, по случайной измнчивости погоды, онъ вдругъ оказывается вынужденнымъ сидть затворникомъ въ своей комнат и предаваться своимъ думамъ.

Вс его представленія, понятія, намренія мнялись удивительно быстро. Обыкновенно для него было настоящей пыткой отвчать на письма. Teперь же онъ поспшно подошелъ къ своему рабочему столу и принялся писать множество писемъ всевозможнымъ людямъ, — даже совсмъ чужимъ, которымъ и не долженъ былъ вовсе отвчать. И при этомъ у него было такое смутное чувство, какъ будто конецъ всего, всеобщая гибель уже приближается, и только ему, быть можетъ, удастся посредствомъ этихъ писемъ, разсылаемыхъ на югъ и на сверъ, сохранить еще на нкоторое время связь съ жизнью. И въ другихъ отношеніяхъ съ нимъ происходили странныя перемны: его душевная жизнь какъ-то совсмъ нарушалась и измнялась, онъ часто молчаливо плакалъ, сонъ его по ночамъ скоре походилъ на легкую дремоту, постоянно прерываемую самыми необычайными снами.

Этотъ человкъ, который лтомъ могъ быть такимъ веселымъ, бодрымъ, жизнерадостнымъ, въ холодные темные зимніе дни поддавался унынію и безнадежной тоск; и они овладвали имъ и порабощали его. Переходы отъ одного настроенія къ другому, отъ одного душевнаго состоянія къ противоположному были у него такъ внезапны, такъ сильны, какъ порывы бури. Онъ часто падалъ на колни передъ своимъ младшимъ ребенкомъ и, обливаясь горючими слезами, молилъ за него Бога. Его страстнымъ желаніемъ было, чтобы этотъ мальчикъ никогда не сдлался какимъ-нибудь общественнымъ дятелемъ, извстнымъ лицомъ, какъ онъ самъ. У всхъ извстныхъ людей источники души всегда изсякаютъ, засоряются. Этихъ людей портитъ то, что о нихъ всегда открыто и довсюду говорятъ, на улицахъ на нихъ вс обращаютъ вниманіе, и они слышатъ замчанія, которыя высказываютъ о нихъ прохожіе. До чего, вслдствіе этой вчной выставки, этой жизни напоказъ, становятся неестественными, фальшивыми ихъ взгляды, ихъ походка, ихъ манера держать себя! Мальчикъ долженъ обрабатывать и засвать свой собственный клочокъ земли и собирать жатву со своего поля. Онъ также долженъ быть избавленъ отъ необходимости жить на чужой сторон. До чего на чужой сторон мучительно трудны поиски подходящей почвы, гд бы можно было пустить корни, устроить домашній очагъ! На чужой сторон не вс произносимыя слова усваиваются, не вс взгляды, не вс улыбки понимаются. Небо тамъ другое, звзды стоятъ въ иномъ направленіи, и нелегко ихъ отыскать и узнать. Часто, любуясь цвткомъ на чужой сторон, замчаешь въ немъ другіе тона, другіе оттнки; часто и птицы не т, а на шестахъ развваются иные, чужіе флаги!

Онъ самъ инстинктивно чувствовалъ себя оторваннымъ отъ родной почвы, какъ бы вырваннымъ изъ своей природной среды. Онъ, быть можетъ, когда-то, въ недалекомъ еще прошломъ, принадлежалъ иной, далекой, чужой стран — и вотъ почему сынъ его долженъ былъ въ теченіи всей своей земной жизни жить, а затмъ и умереть на томъ клочк земли, который будетъ обрабатывать.

— 30° по Цельсію.

Онъ съ ужасомъ замчаетъ, что становится холодне, что на поляхъ жизнь замираетъ. Его окно выходитъ на лсъ и на широкую прозжую дорогу, по которой люди идутъ и возвращаются изъ города. Ни одинъ листъ въ лсу не дрогнетъ больше, иглы сосенъ и елей вытянулись прямо, точно шила, и вс деревья покрылись инеемъ. Маленькая несчастная синичка еще сохранила достаточно силъ, чтобы двигать крыльями. Тамъ, гд она пролетла, виднется легкая полоска пара. Природа не дышитъ больше. Она безмолвна и холодна, и малйшее дуновеніе втра не колышитъ воздуха — все окоченло, все бло, точно сало.

Но вотъ внезапно на дорог раздается звонъ колокольчика, прозжаютъ сани, въ саняхъ сидять дама и господинъ. Надъ лошадью и людьми стелется все время блое облако, которое постоянно возобновляется. Эта дама и этотъ господинъ наврное никогда не видали, какъ зретъ виноградъ, быть можетъ, никогда въ жизни не пробовали его. На лицахъ ихъ не выражается недовольства погодой; они дутъ по своимъ маленькимъ длишкамъ въ городъ и изрдка покрикиваютъ на лошадь, когда имъ кажется, что она слишкомъ медленно движется въ этомъ странномъ и застывшемъ сал. Житель жаркой страны, страны южнаго солнца, хохоталъ бы до слезъ надъ этими санями и надъ сидящими въ нихъ людьми. Но ихъ глаза спокойно и безъ малйшаго удивленія глядятъ на эту ужасную холодную загадку, окружающую ихъ со всхъ сторонъ; они даже не думаютъ о ней, потому что они сами — дти снга и выросли среди снговъ.