Но, думаю, важнее, не кто и сколько раз выстрелил в Распутина, а зачем в него стреляли? У власти по-прежнему оставался некомпетентный человек, доверявший только своей жене. А Александра была целиком в плену у «тёмных сил». Живы остались и Вырубова, и Симанович, и Рубинштейн, и прочие «тёмные силы». Ни Юсупов, ни Дмитрий Павлович не были такими дураками, чтобы не понимать этого. Наконец, родители Юсупова и старые великие князья Александр Михайлович и Павел Александрович были в курсе подготовки покушения. Они разве не понимали ситуацию? И ведь действительно, с убийством Распутина бардак в управлении страной не кончился и ничего не изменилось. Те, кому было выгодно, уже стали готовить царице новых «святых людей».

А что ждало самих участников убийства Распутина? Великий князь Николай Михайлович утверждал, что царица потребовала немедленного бессудного расстрела убийц Распутина, и лишь Протопопов уговорил её дождаться приезда Николая II. А пока по приказанию царицы генерал Максимович в нарушение всех законов арестовал Дмитрия Павловича и Ф.Ф. Юсупова во дворце великого князя. Убийцы Распутина знали, что им грозит смерть или, в лучшем случае, пожизненная ссылка в места не столь отдалённые.

Ссылка на Персидский фронт, возможно, спасла жизнь Дмитрию Павловичу. После Февральской революции Временное правительство предложило великому князю вернуться в Петроград, но он благоразумно отказался. Летом 1917 года в русских частях в Персии начался развал. Дмитрий Павлович на всякий случай перебрался в Тегеран, где поселился у английского посла Марлинга. Там великий князь поступил на службу в Британские экспедиционные силы в Месопотамии и получил чин капитана.

Но вот война закончилась, и Дмитрий Павлович засобирался в Европу. Путь его лежал через Бомбей, и на корабле по дороге в Англию великий князь заболел тифом. За ним ухаживал его старый русский денщик. Добравшись, наконец, до Англии, Дмитрий Павлович оказался материально обеспеченным, так как его дворец в Петрограде на углу Невского проспекта и Фонтанки продали, а Временное правительство позволило вывезти капиталы столь, популярного великого князя.

Тем не менее в Англии Дмитрий Павлович подал прошение о вступлении в королевскую конную гвардию, но получил отказ.

Тогда Дмитрий отправился в Берлин. Там он встретился с генерал-майором Василием Бискупским, с которым они вместе служили в лейб-гвардейском конном полку. Бискупский предложил Дмитрию стать... императором. Позже великий князь будет оправдываться, что он, мол, не хотел и т. д. Тем не менее в 1920 году первым претендентом на российский трон стал именно великий князь Дмитрий Павлович.

Об этом свидетельствуют не только эмигрантские мемуары, но и донесения агентов ОГПУ. Вот, к примеру, документ от 14 мая 1921 года: «...крайняя правая часть безоговорочно признавала законным наследником русского престола В[еликого] кн[язя] Дм. Романова, тактикой своей избрала открытую проповедь восстановления монархического строя и дома Романовых в России, открытую борьбу со всеми инакомыслящими, до террора включительно в отношении наиболее независимых» [110] .

В качестве кандидата на русский престол Дмитрия хотели видеть вдовствующая императрица Мария Фёдоровна и великий князь Николай Николаевич. Однако вскоре авантюрист Бискупский «переменил лошадь» и сделал ставку на великого князя Кирилла Владимировича. В конце концов, и сам Дмитрий Павлович в 1924 году признал «царя Кирюху».

Мария Павловна вспоминала: «Весной 1920 года, ещё в Лондоне, сначала Дмитрий, а потом Путятин купили себе мотоциклы с коляской. В Париже они обзавелись “Ситроеном”, Путятин гонял на нём по улицам и за городом. К машине он относился как к скаковой лошади, выжимая из неё последние силы. Даже более капитальная машина вряд ли вынесла бы такое обращение, и через три-четыре месяца несчастный автомобиль приходил в негодность, он верещал и скрипел, как старая кофейная мельница. Убедившись, что к дальнейшей службе машина неспособна, он покупал новую и обращался с ней точно так же. С грехом пополам я привыкла к его езде, зато Дмитрий, нечасто позволявший себе это удовольствие, испытывал мучения, когда за руль брался Путятин. Мы сидели сзади, нервно хватаясь за подушки, когда нас мотало из стороны в сторону, а машина летела себе, не разбирая дороги» [111] .

Однако Дмитрий Павлович скучал, кочевал с места на место и проживал сезоны в Париже, Лондоне, Монте-Карло, Ницце, Биаррице, Довиле и некоторых других местах, что, в конце концов, тоже надоедало. Первые годы эмиграции он ещё занимался спортом и особенно любил игру в поло на лошадях, но после того, как однажды упал с лошади и повредил себе позвоночник, эту игру бросил. Затем он увлёкся гоняньем голубей, суть которого заключалось в том, кто выше загонит своего голубя. Но и это великому князю вскоре наскучило. Сидеть дома тоже было скучно, и он таскался по барам, кабаре и ресторанам, иногда просиживая там часами за разговорами со случайными знакомыми. Самым трудным временем для Дмитрия была ночь, его мучила бессонница, и до трёх-четырёх часов утра он не мог заснуть.

В Париже в 1923 году Дмитрий Павлович имел любовную связь с покупательницей продукции его сестры, королевой моды Коко Шанель. В Биаррице Дмитрий Павлович познакомился с красивой американкой, наследницей огромного состояния Одри Эмери. Она была младше великого князя на 12 лет. Дмитрий Павлович женился на Одри 1926 году, когда ей было 22 года, а ему 34. Свадьба состоялась 8 (21) октября в Биаррице. На ней присутствовали Мария Павловна, княгиня Палей, родственники невесты, одним из свидетелей на свадьбе был американский посол Херик.

Забавно, что Одри решила принять православие. По сему поводу Мария Павловна писала: «Я даже не представляла, насколько это окажется трудным делом. Наши батюшки не знали английского языка, только некоторые кое-как говорили по-французски, и Одри не могла их понять. Наконец отыскался юный выученик Парижской православной семинарии, который, сказали мне, немного знал по-английски. Времени оставалось совсем мало, и я поручила ему наставлять Одри, даже не повидав его и не переговорив. Разумеется, я тоже должна была присутствовать на уроках, которые имели место у меня в конторе. Никогда не забуду первое занятие. Юный семинарист пришёл в сопровождении священника. Оба сели рядышком против Одри, а она заняла моё место за столом. И оба заговорили одновременно — священник на плохоньком французском, а семинарист не очень внятно по-английски. Настроение было самое истовое. Посерьезневшая Одри озадаченно переводила взгляд с одного на другого, пытаясь понять смысл сказанного. Понять что-либо было трудно даже мне, а уж она, конечно, не поняла ни слова. Поверх их голов я порою ловила её растерянный взгляд. Я недолго терпела эту пытку. Давясь от смеха, я поспешила уйти, пока она не успела этого заметить».