Уже ныли колени, посиневшая от холода кожа оделась в броню пупырышков, порой по мышцам пробегала дрожь, рефлекторно согревая застывшее тело.

– Ос-с-с! [3] – прошептал Олег и склонился до земли.

Поднявшись, отряхнул с колен налипший снег и замер: метрах в десяти от него стояла пожилая женщина. Они смотрели друг на друга несколько секунд. Потом женщина довольно внятно произнесла:

– Храни тебя бог, сынок, – она перекрестилась и зашагала прочь.

Пальто у нее было черного цвета, а на плечах, словно шаль, лежал снег.

Олег утер лицо рукавом и стал пробираться по своим следам обратно. Теперь он уже основательно замерз и торопливо перешагивал из одной полузасыпанной снежной лунки в другую.

Он поднял телефонную трубку и, останавливаясь на каждой цифре, набрал номер. В ответ – короткие гудки. Олег повторил набор цифр и опять услышал короткие гудки. Швырнув трубку на аппарат, вскочил на ноги, подошел к окну.

За стеклом все тот же зимний пейзаж. Улица внизу перекопана, ее развороченное чрево наполнено бетонными плитами. Рабочие жгут костры, греются. Коллектор прокладывается с лета, и каждое утро приходится подниматься под стрекот отбойных молотков и тарахтенье бульдозеров.

Олег хмуро обвел взглядом заснеженное пространство. Несколько лет назад, перед Олимпийскими играми, здесь стояли дома дореволюционной постройки. Но тогда Москву решили очистить от лишнего. И теперь огромный пустырь, заваленный неровными покатыми спинами зимних сугробов, был единственным пейзажем для Олега.

Он зябко передернул плечами, вернулся к телефону. Пальцы быстро перебрали нужные цифры, диск остановил свой обратный бег. Слышатся длинные гудки. «Ну, наконец-то!» – облегченно вздохнул Олег.

– Алло? – раздался сердитый женский голос.

– Здравствуйте. Будьте любезны, пригласите Марину.

– Господи, – тот же недовольный тон. – Я ведь сказала вам, молодой человек, звоните после пяти. На кафедре идет заседание.

В трубке тут же отчаянно затрещало.

– Извините, – взволнованно выдохнул Олег, хотя четко уже различил короткие гудки.

«Значит, уже говорили, – подумал Олег. – Жаль, что не мне».

Он подошел к креслу, опустился в него. От веса жалобно пискнули пружины. Олег улыбнулся, погладил рукой шершавую обивку. Вспомнилось, как в детстве он всегда бежал к креслу, ища спасения от дикого зверя или от разбойника, которыми всегда бывал отец в их играх. Тогда кресло имело статус убежища, и оно – большое и необыкновенно надежное – приносило спасение. Олег вжимался в него, с детским восторгом глядя, как злые силы мира разрушаются в прах у его ног. Тогда он прозвал кресло «гнездом». А позже оно стало местом его размышлений.

И сейчас он тоже искал в нем покоя. Удобное и мягкое, оно как бы убаюкивало. И он, чтобы отдохнуть, расслабился в нем.

Взгляд невольно коснулся стены, где висело большое черное полотно. Это была старинная китайская картина, на которой шелковыми нитями были вытканы золотые рыбки. Они застыли в своей темной глубине, распушив полупрозрачные хвосты и глядя огромными сферическими глазами. Чешуйки, сложенные в четкий геометрический рисунок, поблескивали пурпурным золотом. Водоросли причудливо вились вокруг них, обвивая темно-зеленые мшистые камни, тянулись мохнатыми гирляндами к поверхности.

Олег все смотрел и смотрел на картину. Ему уже казалось, что кожа его ощущает мягкие касания щекотливых водорослей и трепетных плавников. Потрясающий эффект присутствия…

А рыбки – от крупных, величаво-медлительных до мелких, беспокойно-шустрых – продолжали свою нескончаемую игру. В их движениях была какая-то расчетливость, чуть ли не обдуманность. Мысль об этом почему-то растревожила Олега, вернула его к повседневным заботам. «А ты, – беспокойно терзался он, – неужели ты не в состоянии учиться, как все нормальные люди? Какой бес толкает тебя к тому, чтобы ты пропускал лекции? Ты же прекрасно знаешь, чем это все может кончиться! Захотел вылететь? Это, пожалуйста, в два счета, Кустова и так к тебе уже цепляется из-за каждой мелочи…»

В ту же минуту Олег словно ощутил рядом своего куратора. Людмила Сергеевна Кустова представилась ему такой, как всегда выглядела в минуты гнева: жестокое выражение лица, в темных жгучих глазах – явный укор. «А впрочем, – пытался он успокоить себя, – все обойдется. Хотя, сколько веревочке не виться… Кстати, что ты, – задавал он себе вопрос, – намерен делать с языком польским и дойчштунде? Потянешь еще немного, и, чего доброго, вышибут…»

«А пускай, – деланно зевая, подумал Олег. – Сегодня это не самое главное. Есть и похлеще заботы».