Было уже далеко заполночь, когда куры подняли страшный гвалт. Я вскочил и прильнул к оконному стеклу. Под прорванной сеткой куры шарахались пенистыми белыми волнами. Среди них в прозрачном, как вода, лунном свете нескончаемой лентой зелёного бархата прыжками носился большой лис. Проснувшиеся женщины с тревожными криками полуодетые выскочили на улицу. Впереди мчалась заведующая с воронёным «маузером» — «куриной ногой» — в руке. Лис с упитанной наседкой в зубах кружил у стены. Завфермой выстрелила, из дула вырвалось пламя. Лис остановился, курица упала на землю.

— Попала! — закричала одна из работниц.

Но лис обвёл всех блестящими глазками, и в лунном свете была отчётливо видна появившаяся на длинной, узкой морде насмешливая ухмылка. Женщины замерли, поражённые. Рука заведующей с пистолетом бессильно упала, но она заставила себя выстрелить ещё раз. Пуля чиркнула по земле в стороне от зверя, но совсем близко от работниц. Лис подхватил курицу и не спеша выскользнул через ворота из стальной арматуры.

Женщины, застыв, провожали его взглядами. Лёгкой струйкой зеленоватого дыма он исчез среди остатков боевой техники. Там густо разрослась трава, под лунным светом мерцали бесовские огоньки — настоящий рай для лисиц.

Наутро, с трудом подняв тяжёлые веки, я потащил тележку, полную куриного помёта, на свиноводческую ферму. Я уже огибал свалку металлолома, когда меня окликнули. Обернувшись, я увидел, что меня нагоняет правая уклонистка Цяо Циша.

— Завфермой послала помогать тебе, — безразлично бросила она.

— Давай толкай сзади, а я буду тянуть спереди, — скомандовал я.

Земля на узкой тропинке мягкая, колёса часто застревали, и я вынужден был то и дело вытаскивать тележку, почти касаясь спиной земли. Цяо Циша тоже толкала изо всех сил, а когда мы сдвигали завязшую тележку с места и я уже поворачивался к ней спиной, она окидывала меня пристальным взглядом. Поразительно чёрные глаза, длинный бледный нос, пушок на верхней губе, изящная линия подбородка. Лицо Цяо Циша было исполнено тайны, и я как-то соотнёс её с лисом, стащившим курицу прошлой ночью. От её взгляда в одном из тёмных уголков моего сознания стало светлее.

До свинофермы было чуть больше пяти ли, дорога вела мимо навозной ямы овощеводческой бригады. Навстречу нам попалась моя учительница Хо Лина. Она тащила вёдра с навозом, и казалось, под их тяжестью её тонкая талия вот-вот переломится. За приёмку свежего куриного навоза на свиноферме отвечала моя учительница музыки Цзи Цюнчжи. Она подмешивала эту вонючую массу в корм для свиней.

Один из рабочих в звене подготовки корма, Ван Мэйцзань, настоящий атлет — он прыгал в высоту самым современным способом «флоп» аж на метр восемьдесят, — был, разумеется, правый. Он проявлял особую заботу о Цяо Циша и очень дружелюбно относился ко мне. Большой оптимист, он был полной противоположностью тем правым, что ходили с кислыми лицами. С белым полотенцем на шее, в защитных очках он весело работал в тучах пыли у дробилки. Бригадир звена подготовки корма Го Вэньхао был тоже просто золото. Абсолютно неграмотный, он говорил как по-писаному, а частушки-куайбань его сочинения очень любили в госхозе. Когда мы первый раз приехали за кормом из измельчённой ботвы батата, он продекламировал одну из них:

— Эй, правый! — крикнул Го Вэньхао.

— Здесь правый! — щёлкнул каблуками Ван Мэйцзань.

— Нагрузи-ка корму в тележку барышни Цяо!

— Будет сделано, звеньевой Го!

Ван Мэйцзань принялся загружать корм, а Го Вэньхао под грохот дробилки спросил Цзиньтуна:

— Ты ведь из семьи Шангуань, верно?

— Верно, я и есть тот самый ублюдок из семьи Шангуань.

— Из ублюдков настоящие мужчины вырастают. Ваша семья вон какая необычная. И Ша Юэлян, и Сыма Ку, и Пичуга Хань, и Сунь Буянь, и Бэббит. Надо же, просто поразительно…

— Как тебя зовут? — спросила вдруг Цяо Циша, когда мы тащили корм на птицеферму.

— Шангуань Цзиньтун. А что?

— Так просто. Надо ведь как-то называть напарника. А сколько у тебя сестёр?

— Восемь. То есть семь.

— А восьмая что?

— Предала она нас, вот что, — с досадой выдавил я. — И не спрашивай больше.

Лис устраивал налёты каждую ночь. Но с курицей в зубах и с надменным видом уходил через раз. Не то чтобы у него не получалось, просто это не входило в его планы. Так что объяснить его действия можно было двояко: когда он утаскивал курицу, значит, был голоден, а когда не утаскивал — просто бесчинствовал. Это доводило работниц до исступления — ни ночи не поспать спокойно. Заведующая стреляла раз двадцать, но с лиса ни волоска не упало.

— Это лис-оборотень, как пить дать, раз оберег от пуль знает, — заключила одна из работниц.

— Ерунда всё это, — живо возразила долговязая девица по прозвищу Дикая Ослица. — Куда такому паршивому лису до оборотня!

— Почему тогда завфермой всё время промахивается, если не оборотень? Она в вооружённом рабочем отряде лучше всех стреляла! — не унималась работница.

— Да жалеет она его! Лис ведь, а не лиса, — скабрёзно хихикнула Дикая Ослица. — А что, если ночью, когда все спят, симпатичный зеленоватый паренёк к ней под одеяло прошмыгивает?