И только Грудинин, отползший в сторонку, под куст жимолости, и наблюдавший за игрой и зрителями через оптический прицел, был собранно спокоен. К середине первого тайма он подполз к Матюхину и доложил:

— Генералов нет, полковники…

— Оберсты? — резко спросил Андрей.

— Ну, оберсты… имеются. Не пустить ли их в расход?

— Николай Васильевич, а себя не выдадим?

— Вы спрячьтесь. Я в эту штуку поверил. — Он показал на надетую насадку. — Мы им устроим воскресенье.

— А если заметят?

— Так между нами речка! Пока форсируют, мы ой куда убежим.

— Ладно… — облизал губы Матюхин. — Начинайте. — Он подполз к Сутоцкому и Шарафутдинову и лег между ними. — Давайте чуть отойдем. Дадим Грудинину простор.

— Какой простор? — обернулся увлеченный игрой Сутоцкий.

— Сорвем праздничек…

Сутоцкий с недоверием покосился на Матюхина, но подался назад. Теперь все трое смотрели на футбольное поле с новым, тревожным интересом.

Грудинин не спешил. Он вынул из подсумков обоймы с патронами, как на занятиях, разложил их под рукой аккуратной стопочкой: обычные патроны — поближе, с зажигательными пулями — подальше. Потом снял пилотку и положил рядом. Вычислив расстояние и установив барабанчик на нужную дистанцию, он несколько раз прицелился, клацая вхолостую, и замер.

У ворот загорелых эсэсовцев образовалась куча мала, донесся заливистый свисток. Кто-то из бледных армейцев попытался спорить с судьей, но толстяк судья решительно растолкал спорщиков и назначил штрафной удар. Тогда футболисты еще не знали «стенки», и потому игроки обеих команд смешались, перебегая с места на место. Здоровенный эсэсовец установил мяч и медленно отошел для разбега. Зрители неистовствовали — ревели, свистели, били в банки. Подключились шоферы, и над полем заревели клаксоны.

Загорелый эсэсовец подтянул голенища сапог и чуть наклонился вперед… Раздался уже знакомый разведчикам хлопок. Эсэсовец дернулся и упал лицом в землю. Голая нога в сапоге — такая заметная на зеленой траве — судорожно подтягивалась и распрямлялась.

Ни зрители, ни игроки не поняли, в чем дело, и продолжали неистовствовать. К игроку подбежал судья, наклонился — и тоже свалился на бок. Стадион стал замирать. На поле творилось нечто непонятное и потому — ужасное.

На стороне эсэсовцев медленно сполз со скамьи какой-то высокий чин, за ним второй. Поскольку все смотрели на поле, это заметили не сразу. И тут свалился еще один футболист.

Стадион охватило всеобщее оцепенение. На глазах сотен вооруженных солдат гибли люди. Небо было безоблачным, где-то играла музыка, а люди гибли. И ни выстрела, ни клацанья. Только тоненький веселый посвист пулек.

Вероятно, в этой тишине, в этих безмолвных смертях зрители увидели нечто мистическое, потому что, когда начали падать старшие офицеры армейцев, их не пытались спасать. От них шарахались в разные стороны и, оглядываясь, разбегались. Грудинин перенес огонь на эсэсовцев. Он стрелял быстро и точно, стремительно перезаряжал винтовку, а каждую стреляную гильзу ловил между пальцами и складывал в пилотку. Ни одна выпущенная им пуля не минула цели. А когда зрители стали разбегаться, над стадионом впервые взметнулся крик раненого. Он, словно команда, подстегнул остальных, толпа взревела и — перестала расползаться. Началось кружение. Кто-то бежал, кто-то залег и стал стрелять туда, откуда, по его мнению, неслась смерть. Перестрелка разрасталась, крики усилились. Поскольку большинство солдат бросились к машинам, Грудинин сменил патроны и стал бить по ним зажигательными пулями. Две эсэсовские машины загорелись. Пламя взвихрилось быстро и весело. Шоферы стали уводить другие машины подальше от опасности.

Грудинин поджег машину армейцев и начал бить на выбор тех, кто подбегал к легковым. Кто-то падал и замирал, кто-то еще полз и, вероятно, вопил, но в общем гаме вопли терялись.

Стрельба — бесцельная, паническая — то разгоралась, то опадала. Кто-то пытался командовать, но Грудинин сейчас же снимал его точным выстрелом.

Расстреляв все обоймы, он отполз к Матюхину и устало доложил:

— Все. Пора драпать.

— А может, еще? — спросил охваченный отчаянным и в чем-то жутковатым азартом боя Сутоцкий.

— Нет. Они же солдаты. По трассам поймут, что к чему. А у меня, на беду, попадаются пули с трассерами.

— А чего ж ты их раньше не отсортировал? — возмутился Сутоцкий.

— Кто ж на такое рассчитывал? На обычной «охоте» без них не обойдешься: трассирующими пристреливаем рубежи. А здесь видишь как…

Они скрылись в лесу и перебежками, перекатами пробрались в чащу. Здесь Грудинин выбросил из пилотки стреляные гильзы.

— Чтоб и места не разыскали, — сказал он.

Отдышались, отдохнули. Стрельба в селе затихла, шум разъезжавшихся машин удалился. К вечеру разведчики взобрались на левый скат лысой горы. По железной дороге прошел уже привычный эшелон с машинами и лесом. Только один. Может быть, с последними танкистами и остатками футбольной команды…

Матюхин мысленно подсчитал, сколько же прошло эшелонов, и огорчился: получалось, что либо некоторые эшелоны проскочили где-то в стороне, либо еще немалая часть эсэсовцев не начинала погрузку. Матюхин рассматривал карту, но другие станции, в том числе и узловые, оставались за ее кромкой.