Обиженно поджав губы, Владимир вышел из светлицы, так хлопнув дверью, что в масляных лампах заколыхались язычки пламени.

Добрыня с хозяйским видом уселся на стул, где только что сидел его племянник, и, взирая на Блуда, резко вымолвил:

— С твоего дозволения княгиня Предслава и ее сестра бежали из Киева в Тмутаракань?

— Не бежали, а уехали вместе с купеческим караваном, — мягко поправил Добрыню Блуд, слегка заерзав в кресле. — Хлопот с ними было много, вот я и решил спровадить Предславу и Бориславу куда-нибудь подальше отсель.

— Стало быть, ты так решил и сделал, воевода, — по губам Добрыни промелькнула недобрая усмешка. — И это вопреки моему приказу держать дочерей Гробоя под неусыпным надзором. Не много ли ты себе власти взял, воевода?

— Осмелюсь напомнить тебе, Добрыня, что Предслава была замужем за Святославом Игоревичем, гибель которого у Днепровских порогов по сей день оплакивает весь киевский люд, — со значением произнес Блуд, выгнув дугой густую темно-русую бровь. — А боярин Каницар, муж Бориславы, далеко не последний человек среди бояр киевских. Любое притеснение дочерей Гробоя бросало тень на князя Владимира. Предслава и так сильно пострадала, потеряв власть и своего любимого сына Ярополка. Поэтому, посовещавшись с князем Владимиром, я отпустил Предславу и ее сестру в Тмутаракань, как они того и хотели.

Добрыня раздраженно хлопнул себя ладонью по колену, воскликнув:

— Ладно племяш мой дурень набитый по молодости лет, но ты-то, воевода, соображать должен! Твое милосердие нам всем может боком выйти, ведь Предслава и Борислава неспроста именно в Тмутаракань отправились. Там же княжит их родной брат Владислав, который в прошлом уже покушался на стол киевский.

— У Владислава нет сильного войска, Киев ему не по зубам. — Блуд небрежно махнул рукой. — Зря ты беспокоишься об этом, Добрыня.

— Не забывай, воевода, что Владислав женат на дочери печенежского хана Кури, — хмуро сказал Добрыня. — Печенеги всегда будут рады помочь Владиславу утвердиться в Киеве.

— Чего же тогда Владислав до сих пор медлит? Отчего он не исполчает печенегов в набег на Киев? — промолвил Блуд. — Ведь грозного Святослава Игоревича уже восемь лет как нет в живых.

— Видимо, у Владислава были на то причины, — задумчиво заметил Добрыня. — Может, Владислав не желал зла своему племяннику Ярополку. Может, он не хотел своим набегом навлечь гнев киевлян на своих сестер. Кто знает… — Добрыня помолчал и добавил с тягостным вздохом: — Теперь-то у Владислава руки развязаны. Ярополк мертв, а Предслава и Борислава уехали из Киева к нему в Тмутаракань.

«Хитрит Блуд! — размышлял Добрыня, расставшись с воеводой и уединившись в своих покоях. — С каким-то тайным умыслом он спровадил Предславу и Бориславу в Тмутаракань, не иначе. Выгадал время хитрец, когда меня в Киеве не было, и выпустил Гробоевых дочерей на волю. Похоже, сомневается Блуд, что Владимир усидит на киевском столе. Ему ведь ведомо, что далеко не все киевляне хотят иметь князем сына рабыни. А может, тем самым Блуд желает получить прощение от Предславы за то, что при его участии Ярополк сдался на мою милость и лишился жизни. Может, Блуд подбивает клинья к Владиславу, чтобы в случае чего бежать к нему в Тмутаракань».

Размышления Добрыни были прерваны появлением дружинника Сигвальда, который сообщил ему о приходе Торы, жены свейского конунга Стюрбьерна Старки. Тора желала говорить с Добрыней по какому-то важному делу, не терпящему отлагательств.

«Вот нетерпеливая упрямица! И чего ей не спится в ночь-полночь! — мысленно посетовал Добрыня. — И ведь никак не откажешь! За спиной у Торы стоит вся варяжская дружина ее мужа. С этим приходится считаться!»

Добрыня велел Сигвальду пропустить Тору к нему в светлицу.

Войдя в комнату, на бревенчатых стенах которой висели роскошные восточные ковры, Тора поприветствовала Добрыню на ломаном русском языке. Это была статная женщина тридцати трех лет, приятной внешности, светловолосая и белокожая, как все женщины варяжского племени. На ней было длинное белое платье с голубыми и синими узорами в виде завитков и листьев. Голова Торы была покрыта белым платком, который она сбросила на плечи, едва представ перед Добрыней. На лбу Торы блестели в свете масляных светильников мелкие капли дождя. На шее у нее переливалось ожерелье из винно-желтых топазов.

Ответив на приветствие гостьи, Добрыня гостеприимно указал ей на стул, покрытый шкурой рыси.

— Скоро же ты позабыл, Добрыня, кому обязан твой племянник Владимир своим нынешним высоким положением, — сердито промолвила Тора, усевшись на стул и расправляя складки своего широкого подола. — Кабы не мой супруг и не его дружина, то не видать бы Владимиру стола киевского как своих ушей. Разве не так?

— Так, — кивнул Добрыня, — не стану спорить. Я же отблагодарил Стюрбьерна златом-серебром, а его дочь стала женой Владимира.