Ну, давай еще. «Легко».

Сделала еще глоток. Задышала часто, горячо. Выдохнула: ух-х-х-х.

Кровь ударила в лоб. Мысли полились теплые, горячие, как кровь.

–Хорошо, – сказала тихо, – ух-х-х, хорошо.

Закрыла глаза и привалилась спиной к поленнице. «А вдруг сейчас дрова на меня упадут?» Засмеялась теплыми, водочными губами.

Еще глотнула. Жгучая ртуть снова маслено влилась в голодное нутро. И снова ударила, как кулаком, ей в лицо, в голову.

«Отлично. Вот так. Именно так». Еще выпить, спустя минуту-другую. Не спешить.

Выпить еще, тогда будет не так страшно.

Она глотала водку, как воду. С каждым глотком перед нею прояснялось то, зачем она оказалась одна, здесь, в сарае. Она утерла рот рукавом и огляделась.

В углу проблеснуло. Металл. Коса. А вон, выше, и серпы висят. Кривые… ржавые. «Ими давным-давно никто траву не срезал. Не работали серпами. Тупые, значит. Ими – нельзя».

Коса, металл блестящий, новенький. Недавно купили. Правили? Острая? Это она сейчас узнает. Сейчас…

Алена встала. Запрокинула голову. Глотай скорей, а то мимо рта вытечет. Не-ет, оставь глоточек. Маленький. Самый последний. Для… для последнего… для последней…

–Когда уже… совсем страшно будет, – вслух непослушным языком сказала она себе.

И засмеялась – тихо, беззвучно, страшно, высовывая между зубов язык, как змея. И сунула бутылку за пазуху.

Побрела, натыкаясь, как слепая, на колеса старых телег, на ведра и чаны, на разбросанные по земляному полу поленья – туда, на оловянный блеск литовки. Упала. Руки в грязи. На бок повалилась. Встала с трудом. Выругалась грязно, длинно. Опять пошла, хватаясь за воздух, за торчащие балки, за призраки, что всплывали из углов и снова уплывали во тьму.

Шла и шла к своей смерти. Вон она, в углу чеченского сарая стоит.

Острая коса, хорошая, уже понятно. Лезвие по горлу легко резанет. «Легко». А может, взять и направить острие себе в грудь. И – как на нож – грудью напороться.

А почему ты себе пулю в висок не пустишь, а?! Что косу-то ищешь, кляча?! А потому что… потому что… у-у-у-у… тошнит… сейчас вырвет… потому что – Руслан, дрянь… он у меня… пистолет украл… и спрятал… ну-у-у, ведь это был его, его пистолет… а не мой… и винтовка – не моя… а его… и все тут не мое… а чужое-е-е-е-е!.. чужое… чужое…

И только смерть моя – моя, моя, моя-а-а-а-а… А-а-а-а-а… а-а-а…

Она обхватила косовище обеими руками. Заплакала. Затряслась. Стала оседать на землю, глядя стеклянными пьяными глазами на серебряный полумесяц литовки над своим затылком. Села. Потянула косовище на себя. А-а-а, вот оно… вот лезвие. Под ее ладонью, под пальцами. Под дрожащими, позорно потными пальцами. Ну, ощупай… отличное! Острое! Правленая коса… то, что надо! Войдет в тебя, мать, как в масло!

А может, не надо?! Может, не надо, Алена, а?!

–Надо… надо. Я-а-а… не хочу-у-у-у… жи-и-и-ить…

Я дрянь. Я гадина. Мне… мне – землю топтать нельзя. Нельзя-а-а-а! И я хочу себе, себе сделать больно, больно-о-о-о-о! Чтобы умереть больно… страшно. Чтобы… чтобы…

За стеной сарая послышался топот, хруст. Алена вздрогнула. А, не бойся. Овцы. Это овцы. Бедные овцы. Бараны, их тоже режут. Она сейчас зарежет себя, как барана. Принесет себя в жертву. В жертву-у-у-у-у! Богу-у-у-у! Которого-о-о-о! Не-е-е-е-е-ет!

Бутылка холодила там, где сердце. Она выдернула ее из кармана. Липкие, потные пальцы сжали ледяное стекло. Горлышко обожгло зубы, губы. Последний глоточек, у-у-у-у, как хорошо, горяченький.

–Ах-х-х-х, хо-ро-шо-о-о-о…

Хорошо жить. И хорошо умирать. Я умру – и ни-че-го, ни-че-го не буду уже чувствовать… думать. Я уже буду не я. А кто?! Кто-о-о-о?!

Поганый, вонючий труп ты будешь. Мертвая плоть. Гадкая. Неподвижная. Как все те, кого ты убивала. Тебя будут пинать ногами. Они даже не закопают тебя. Сбросят тебя в пропасть, и все. И делу конец. Ни матери, ни отцу, ни бабкам не сообщат. Ты будешь для них просто плохой работницей, которая убила себя, потому что у нее вместо комка скрученной медной проволоки оказалось, у-у-у-у, живое сердце. Ах, сэрдце! Сэ-э-э-эрдцэ-э-э!

–Тук, тук-тук, тук… Ну, стучи, стучи еще… Постучи еще немного, дря-а-а-ань…

Она взяла косу в руки. Примерилась, как полоснет себя по горлу. Горская такая смерть, они-то любят глотки резать. Вот и я, как они! Я – такая же, как они! А может, мне перед смертью… их веру принять?! Как это они в своего Аллаха крестятся?! Мужиков обрезают, бе-е-е-дных… больно-о-о-о… мальчишек… в детстве… маленькими… они не помнят ничего… праздник такой, бабка Апа рассказывала – барана режут, пекут пироги, водки много пьют…