Пока они поднимались на чистом сравнительно лифте к Кешиной квартире, Тусклый на минуту отключился. Перед его глазами снова в тысячный раз встала картина, которую он нарисовал для себя еще в России, — небольшая ферма в лесу, жена, дети…

Полный покой и счастливая семейная жизнь. Где-нибудь в Западной Вирджинии… Без этих мясницких, кеш, баронов и всех остальных ублюдков, без ежедневного риска, ставшего привычным, и без атрофировавшегося страха перед полицией. Ему иногда хотелось даже, чтобы вернулся этот не то чтобы страх, но уважение, боязливое и заискивающее, как у нормального среднего американца, чуть превысившего на дороге скорость и засеченного спидганом.

— Чего ждем? — разбудил его Барон, легонько толкнув плечом. Дверь лифта была открыта. Тусклый провел ладонью по прикрытым глазам и шагнул на площадку. — Вот его квартира.

Барон профессионально отстранил его левой рукой, правой нажал кнопку звонка. Обождав с минуту, он вопросительно взглянул на Тусклого.

— Открывай, — равнодушно бросил Михаил. — Чего еще делать? Будем там дожидаться.

Барон полез в карман, звякнул вынутой связкой ключей и без затруднений справился с простеньким замком Кешиной двери.

Хозяина они увидели сразу. Кеша лежал в прихожей. Лицо его превратилось в один сплошной багрово-синий кровоподтек. Рубашка на груди, казалось, срослась с кожей и являла собой рваное бурое месиво. Кровь была и на полу, застыв не успевшими еще подсохнуть неправильной формы лужицами.

— Ножом хорошо поработали, — тихо заметил Барон, прикрыв осторожно за собой входную дверь. — Пойдем-ка в комнату.

Жена Иннокентия, голая, согнутая под прямым углом в пояснице, лежала на опрокинутом стуле спиной вверх. Тусклый шагнул было к ней, но, заметив под животом женщины черную лужу, вытекшую из глубокой дыры в боку, остановился. Квартира была разгромлена настолько, насколько возможно было при минимуме Кешиной мебели, — диван и кресло вспороты, шкаф не просто выпотрошен, но и старательно исцарапан ножом. Дверцы отломаны, ящики вывалены на пол и раздавлены. То же самое было и с нехитрой аудиоаппаратурой и телевизором.

Тусклый повернулся к Барону:

— Быстро пошли отсюда! Ты ничего не трогал?

— За дурака меня держишь? — Барон носовым платком быстро вытер дверную ручку, и они бесшумно просочились через чуть приоткрытую Бароном дверь на площадку. Стараясь действовать бесшумно, Громила закрыл за собой квартиру и подошел к лифту. — Занят. Черт. Айда пешком.

На улицу они вышли без приключений, сели в машину, и Тусклый неспешно отъехал от Кешиного дома, стараясь не выдать себя излишней суетой возможным наблюдателям. Он внимательно оглядывал улицу, не замечая, однако, ничего подозрительного: Тусклый доверял себе. За годы работы с Мясницким он довольно хорошо научился вычислять наблюдателей, полицейских, которых, как он говорил, хоть в балетные пачки одень, все равно даже чин на их лбах прочитать можно. Он определял в толпе карманников, безошибочно находил пушеров — мелких розничных торговцев наркотиками. Он покосился на Барона.

Тот спокойно курил, по его виду можно-было подумать, что ничего страшного не произошло. «Ну да, — оценил это Тусклый, — это же, в принципе, его будни. Привык, поди».

— Ну, что думаешь делать? — спросил Барон, выбросив сигарету в окно. На американских хайвеях за это полагается солидный штраф и прочие неприятности, но Барону, судя по всему, на это было плевать, что он и подтвердил, смело харкнув на проезжую часть. «Попробовал бы он в машине хозяина…»

— Надо подумать, оглядеться. Пока не могу точно сказать…

— Значит, так, Тусклый, — Барон хмуро смотрел на Михаила своими жуткими немигающими глазами, — если это твоя работа, лучше признайся, сразу скажи. Меньше крови будет. Ты меня понимаешь?

— Ты что, Барон, с ума сошел? — Михаил резко тормознул и остановил машину, благо с хайвея они уже свернули на обычную трассу. — Ты думай, что говоришь. Я тебе не мальчик…

— Помолчи. То, что это не твоя работа, еще доказать надо. Не мне, а хозяину. А если не твоя — то это плевое дело. Ты что, не сечешь вообще?

Михаил внимательно слушал, искоса поглядывая на собеседника. Он заметил, что сейчас его лицо приобрело довольно осмысленное выражение, даже какое-то одухотворенное. «Интересно, кем он себя возомнил, этот дуболом? Тоже мне, знаменитый криминалист… Шеф-то ему не дает, видно, проявить глубоко спрятанную творческую жилку». Но следующие фразы Барона заинтересовали его, и он слушал с возрастающим удивлением.

— Слушай сюда. Денег те, кто был на квартире, не нашли. Либо, что скорее всего, никаких денег дома и не было. Работали дилетанты, скорее всего, обдолбанные или на ломке. Пытать не пытали, так не пытают, я-то знаю, как это делают. — Он похлопал Тусклого по колену, отчего Михаил вздрогнул. — Так, значит, не пытали. От злобы ножами истыкали. Бабу трахнули и подрезали — тоже от злобы. Даже не искали толком — по верхам прошлись, мебель поломали… Так что деньги где-то лежат, твоим работником затыренные. Но этих мудаков найти все-таки надо, я ведь и ошибаться могу. Так что дальше думай ты. И не тяни особенно, нам бы лучше сегодня с этим покончить, шеф и так недоволен. Это, в общем-то, в твоих интересах.

Михаил впервые в жизни слышал от Барона такой длинный и связный монолог. «А он не так прост, как кажется. Соображает. Не все мозги еще отбили парню».

— Слушай, Барон, я давно хотел тебя спросить, кем ты в России был?

Барон помолчал, отвернувшись.

— Давно хотел спросить, говоришь? Чего же не спрашивал? Боялся, что ли?

— Повода не было.

— Повода… Ну и сейчас не повод. Мы с тобой не напарники. Работа у нас слишком разная. Сделаем дело и разбежимся. Куда едем сейчас?