— Меня ждешь, княгинюшка?

Дражко подступил к Рогнельде с обычной своей полуулыбкой, о существовании которой можно было догадаться только по шевелению усов и по тону сказанного. Он всегда так разговаривал с ней, по-братски выказывая шутливо-повышенное уважение и любовь, потому что не мог себе позволить показывать их иначе, хотя хотел бы, очень хотел бы в действительности совсем иного. Но любое иное в его понимании граничило с предательством брата и князя. И потому князь-воевода даже в мечтах старался не выходить за поставленные самим собой границы. Только в снах вот, которые он контролировать был не в силах, в снах он приходил к Рогнельде, и она приходила к нему. И разговаривали они совсем иначе, и чувствовали они себя совсем иначе. А потом, проснувшись, Дражко не мог смотреть Годославу в глаза и страдал так, словно обманул и предал человека, которого искренне любил и уважал.

Рогнельда медленно повернула голову, словно только что заметила появление князя-воеводы, закончившего разговор с боярами, или же просто трудно оторвалась от тяжелых дум, присутствие которых стало теперь нелегким ее ежедневным бременем, одновременным с приятным бременем естественным, уделом каждой женщины и матери. И кивнула.

У двери стояли стражник и глашатный Сташко. Если последний был в курсе событий, и даже принимал активное участие в них, то стражникам, всегда тесно связанным семьями с городом, ничего не рассказывали. А ту пару, что утром выпускала князя из задних ворот, категорично предупредили о необходимости держать язык на засове. Иначе Дражко обещал их за этот язык подвесить. А верность князя-воеводы слову все знали. На эту пару стражников надеяться было можно. Но лишних посвящать в тайную поездку Годослава не стоило. И потому князь взял Рогнельду под руку и повел в сторону.

— Пойдем, княгинюшка, к твоему мужу, там и поговорим втроем…

Они вышли к лестнице. Здесь тоже стоял на посту стражник.

— Чужого кого-то пропускал?

— Как можно, княже… Не велено! — зычно рыкнул постовой. — Только свои без конца снуют туда-сюда. И что им на месте не сидится…

Дражко вопросительно посмотрел на Рогнельду. Как же тогда прошел к ней жалтонес? Она только показала взглядом на лестницу. Значит, случилось еще что-то.

Непредвиденное…

И только в спальной светлице Годослава, когда они остались наедине, княгиня устало села в обитое лионским бархатом кресло и уронила руки, словно силы полностью покинули ее, беременную, ослабленную и все последние дни нервно вздрагивающую от любого резкого звука. Воеводе самому стало больно смотреть на княгиню, на ее синеватые мешки под глазами, говорящие о бессонной ночи, на крас-новаты.е белки глаз — последствие частых в последнее время слез.

— Что случилось, сестренка? Тебе нельзя так переживать. Подумай о здоровье будущего князя бодричей, которого не будут звать Гуннаром…

Она посмотрела на него маленьким затравленным зверьком. И Дражко удивился, как и с чего эта высокая и статная женщина превратилась вдруг в непонятное запуганное существо. Неужели настолько сильно придавило ее беспокойство?

— Пока я думаю и беспокоюсь только о здоровье настоящего князя бодричей, которого зовут Годослав. И вполне о-боснованно. Очень беспокоюсь, имея к тому, как тебе известно, достаточные основания…

— Сон нехороший видела?

— Я не сплю днем. Кроме того, как Горислав со Ставром учат, дневные сны вестят о том, что ты должен в себе услышать, а не то, что есть в действительности. Все гораздо хуже, Дражко… Все так плохо, что я просто в растерянности…

Она опять посмотрела на воеводу. Да, он узнал этого зверька. Такое уже бывало не однажды, только не с людьми. Попавший в петлю, заяц так же смотрит на охотника. Искоса, со страхом и с пониманием неизбежности.

— Мне передали пузырек с ядом.

— Приходил жалтонес?

— Если бы так… Никакого жалтонеса я не видела.

— Тогда — кто?…

Рогнельда молчала с минуту, переживая еще что-то, Дражко неведомое.

— Фрейя… — сказала наконец. — Кормилица моей дочери… Она датчанка… Она передала. Она сказала те слова от отца…

— Еще не легче! А ведь ты ей так доверяла, души в ней не чаяла! — князь-воевода почти равнодушно говорил то, что

должен был сказать, а сам мысленно уже прокручивал изменившуюся ситуацию и лихорадочно соображал, чем она может грозить им всем.

— Это все пустяки. Это я пережила бы, потому что чужим не дано нас предать… В другом беда! Фрейя знает, что Годослав уехал, знает, куда он уехал, знает, зачем…

Дражко резко нахмурился, словно уронил брови на глаза. Да, о Годославе еще предстоит побеспокоиться, для этого еще есть время, к тому же поехал он в сопровождении разведчиков Ставра, на которых положиться вполне можно. Но сейчас стоит побеспокоиться и о самой Рогнельде. Герцог Гуннар не прощает предательства. Он не пощадит даже родную дочь.

— Надо же, а такое красивое имя [1] … Фрейя знает, что это ты предложила Годославу назначить нового наследника? Знает?

— Нет. Когда мы с Годославом говорили об этом, Фрейя была в другой светлице, с моей и своей дочерьми. Но я хотела… Я хотела с ней поговорить… Мы же с ней говорим обо всем. Просто еще не успела…

Дражко вздохнул с таким откровенным облегчением, что даже Рогнельда это заметила.

— Что ты?

— Слава Свентовиту. Иначе она могла бы уже накапать те же капли и тебе, и маленькой княжне, которую кормит. Но подошло, кажется, время и нам действовать. Да… Я немедленно отправляю твою богиню красоты для беседы с нашим хозарским мастером.