КАРОНИН, С., псевдоним, настоящее имя и фамилия Петропавловский Николай Елпидифорович, известен как Н. Е. Каронин-Петропавловский — прозаик. Родился в семье священника, первые годы жизни провел в деревне. В 1866 г. закончил духовное училище и поступил в Самарскую семинарию. В 1871 г. К. был лишен казенного содержания за непочтительное отношение к начальству и осенью подал заявление о выходе из семинарии. Он стал усердно готовиться к поступлению в классическую гимназию и осенью 1872 г. успешно выдержал экзамен в 6-й класс. Однако учеба в гимназии разочаровала К., он стал пропускать уроки и был отчислен. Увлекшись идеями революционного народничества, летом 1874 г. К. принял участие в «хождении в народ». В августе 1874 г. был арестован по «делу 193-х о революционной пропаганде в империи» и помещен в саратовскую тюрьму. В декабре этого же года его перемещают в Петропавловскую крепость в Петербурге. В каземате К. настойчиво занимается самообразованием. После освобождения (1878) К. живет в Петербурге, перебиваясь случайными заработками. Он продолжает революционную деятельность, за что в феврале 1879 г. вновь был заточен в Петропавловскую крепость.
Точных сведений о начале литературной деятельности К. нет. Первые публикации — рассказ «Безгласный» под псевдонимом С. Каронин (Отечественные записки.- 1879.- № 12) и повесть «Подрезанные крылья» (Слово.- 1880.- № 4–6).
В 1889 г. К. переехал на местожительство в Саратов, где и умер после тяжелой болезни (туберкулез горла). Его похороны превратились в массовую демонстрацию.
I
Сначала мн пришлось прохаться по Дону. Путь былъ выбранъ такой: Царицынъ, Калачъ, Ростовъ, Таганрогъ, Славянскъ и Святыя горы, а отсюда уже предстояли поздки по заводямъ и копямъ. Весь путь, начиная съ Калача, былъ для меня совершенно новымъ, и т мста, которыя я долженъ былъ прохать, въ полномъ смысл оказались невдомыми; какъ истинно русскому человку, знающему съ большими деталями, что длается въ Америк, и не знающему, каково живется въ сосднемъ узд, мн также, начиная съ Калача, пришлось только изумляться своему невднію.
Это произошло еще въ Царицын. Собралось насъ четверо путешественниковъ, и ни одинъ не зналъ, что насъ ожидаетъ въ Калач на Дону, — есть-ли тамъ пароходы, когда они отходятъ, благодаря обмеленію рки, о которомъ мы смутно слыхали еще въ верховьяхъ Волги, — ничего не знали.
Въ Царицын намъ пришлось ждать позда цлый день, и это время мы употребили на собираніе справокъ. Самый дятельный изъ насъ, докторъ, отправился съ пристани въ городъ, откопалъ тамъ стараго своего знакомаго, товарища по университету, также доктора, и привезъ его къ намъ въ качеств «достоврнаго свидтеля». Этотъ достоврный свидтель тотчасъ же принялся посвящать насъ во вс подробности путешествія по Дону. Надола-ли ему скучная жизнь въ отвратительномъ город, извстномъ по всей Волг своимъ убійственнымъ климатомъ, подъ вліяніемъ-ли катарра желудка, о которомъ мы узнали при первомъ же знакомств, или просто ему стало весело въ новой для него компаніи, только свои сообщенія онъ приправилъ такимъ юмористическимъ соусомъ, что намъ стало жутко. У насъ на рукахъ былъ маленькій ребенокъ да больной товарищъ, съ которыми немыслимо было отправиться на пароход по Дону.
— Да почему? — допрашивали мы.
— А вотъ вы сами увидите! — говорилъ веселымъ тономъ скучающій царицынскій интеллигентъ. — Это вы на Волг-то избаловались, а по Дону не такъ… Пароходишко крошечный, вонючій. Душно, тсно. Не только во второмъ класс, но въ первомъ мста нтъ. Прилечь негд… По вашему путеводителю, вы въ Ростов будете на другой день? Какъ бы не такъ! Не на другой, а на пятый день вы попадете въ Ростовъ… И притомъ тснота, вонь, сть нечего, буфетъ — отрава, прислуга одичалая… Воды для чаю велишь принести — не слушается; если начнешь ругаться — грубитъ. Только и добьешься чего-нибудь, если въ морду дашь. Честное слово! Увряю васъ, всю дорогу дешь съ протоколомъ… А капитанъ держитъ себя полнымъ хозяиномъ. Пароходишка то и дло садится на мель. И какъ только слъ на мель, капитанъ сейчасъ командуетъ: «Третій классъ въ воду»! — и третій классъ прыгаетъ въ воду и начинаетъ стаскивать судно съ мели. Если пассажирамъ удастся быстро столкнуть съ мели свое суденышко, имъ дается изъ буфета по рюмк водки, а то бываетъ и такъ, что бьются въ песк цлый день.
— Да не можетъ быть!
— А вотъ вы увидите… Честное слово! Иногда по цлому дню стоишь на мели. Пассажировъ 2-го и 1-го класса просто высаживаютъ на берегъ, чтобы какъ можно облегчить пароходишко, и тамъ они остаются до тхъ поръ, пока онъ не снимется. Ну, конечно, сть нечего, кругомъ голая пустыня. Я въ третьемъ год халъ — жизнь свою проклялъ! Позжайте-ка лучше по желзной дорог, черезъ Грязи… А, впрочемъ, попробуйте, оно для перваго раза занятно…
Вотъ какого рода извстія принесъ намъ случайный нашъ знакомый. Слабая и больная половина нашей компаніи положительно возмутилась въ виду предстоящихъ ужасовъ путешествія по Дону. Мы, боле стойкіе, уговаривали все-таки хать, но уговаривали нершительно, сами не довряя своимъ аргументамъ, ибо, какъ настоящіе русскіе люди, не знали, правду говоритъ царицынскій обыватель или отъ скуки фантазируетъ. Говоря теоретически, можно было допустить возможность всего имъ разсказаннаго: и это битье по морд, и слдующіе за симъ протоколы, и команда капитана, чтобы третій классъ прыгалъ въ воду, и путешествіе вмсто двухъ дней — пять, — все это по-русски мыслимо, но, съ другой стороны, слишкомъ ужь фантастично допустить вс эти ужасы скученными въ одномъ и томъ же мст, тогда какъ въ дйствительности они всегда довольно равномрно распредляются по русской земл.
Къ нашему общему удовольствію, оцненному только впослдствіи, нершительные аргументы въ пользу путешествія по Дону перевсили, и мы отправились по Волго-донской втк на Калачъ. И все обошлось какъ нельзя лучше. Въ Калач мы должны были прожить въ ожиданіи парохода цлыя сутки, но это время провели отлично, поселившись въ пловучей гостинниц, устроенной на берегу Дона, рядомъ съ пароходною конторкой, а когда заняли мста на прибывшемъ пароход, то уже почти совсмъ успокоились; только даму съ ребенкомъ, боле всхъ напуганную разсказами царицынскаго обывателя, помстили, вмсто второго класса, въ первый.
Мн и до сихъ поръ непонятно, зачмъ скучающему царицынскому доктору понадобилось скучить, какъ въ сказк, столько ужасовъ, разсянныхъ по нашей родин, но рдко сгущающихся въ одномъ мст такъ сильно, какъ онъ сгустилъ. Только кое-что изъ его словъ оказалось правдой. Плата за проздъ была вдвое дороже платы на волжскихъ пароходахъ; удобства же было вдвое меньше. Но чтобы пассажиръ изъ-за чайника съ кипяткомъ долженъ былъ зазжать въ морду, чтобы третьему классу капитанъ приказывалъ прыгать въ воду и тащить на себ пароходъ — этого не было, просто выдумка! Пароходикъ нашъ былъ маленькій, не очень чистый, съ хриплымъ свисткомъ, но везъ насъ исправно и привезъ въ Ростовъ дйствительно на другой день. Капитанъ и помощникъ, матросы и прислуга были вжливы. И не только вжливы, но обязательны до послдней степени. Даже жалко было смотрть, въ особенности на прислугу, оборванную, съ блдными, изморенными лицами, запуганную. Откормленные, одтые во фраки лакеи на волжскихъ пароходахъ здсь совершенью неизвстны. Видно, что донской прислуг работы много, а сть нечего.
Во все время путешествія не было ни одного изъ тхъ случаевъ, о которыхъ разсказывалъ царицынскій обыватель. Только однажды утлая наша машина сплоховала на одномъ изъ безчисленныхъ крутыхъ поворотовъ, — рулевой не усплъ повернуть руль, и пароходъ, какъ карась, выпрыгнулъ на беретъ. Стопъ! Одинъ бокъ судна стоялъ на берегу, а другой въ вод. Но это никого не смутило; нсколько матросовъ съ помощникомъ перелзли черезъ бортъ на берегъ, посовтовались, какъ лучше спустить пароходъ въ воду, и ршили: дать задній ходъ, авось машина не поломается. Ршивъ это, перелзли обратно черезъ бортъ, и помощникъ сказалъ машинисту: «Ну-ка, идите, попробуйте задній ходъ!» Машинистъ далъ задній ходъ, валъ двинулся, колесо шлепнуло нсколько разъ по сухой земл, пароходикъ какъ-то вздохнулъ всмъ тломъ и сорвался въ воду. «Впередъ!» — скомандовалъ капитанъ, и мы пошли, какъ ни въ чемъ не бывало. Только нсколько плицъ колеса, обломанныхъ о берегъ, поплыли по рк, но ихъ вставили на слдующей пристани.
Вообще, хотя вонючій и съ виду гадкій, но въ работ нашъ пароходикъ былъ терпливымъ и выносливымь созданіемъ. Спадъ водъ уже начался, мели обнажились, и пароходикъ то и дло зарывался носомъ въ песокъ; случалось, совсмъ обезсилетъ и встанетъ, но достаточно капитану сказать: «впередъ!» — какъ онъ, подобно доброму мужицкому мерину, двинется, задрожитъ весь, тяжко вздохнетъ, зароется глубоко въ песокъ, а вывезетъ-таки. Капитанъ, повидимому, хорошо зналъ своего конягу и безусловно врилъ въ его выносливость и терпніе. То и дло по берегамъ подсаживались пассажиры, не съ лодки и не съ конторки, а такъ, просто съ берега. Завидитъ капитанъ, что впереди на берегу машутъ платкомъ, и направляетъ свой пароходикъ по тому направленію. Пароходикъ смло бжитъ на берегъ, тыкается носомъ въ землю, затмъ одинъ изъ матросовъ перелзаетъ черезъ бортъ и держитъ его за веревку, какъ за поводья узды, до тхъ поръ, пока пассажиръ перетаскиваетъ съ берега свои вещи. «Впередъ!» — кричитъ капитанъ, лишь только пассажиръ слъ, и добрый коняга, повернувъ въ сторону, снова начинаетъ загребать колесами.