КАРОНИН, С., псевдоним, настоящее имя и фамилия Петропавловский Николай Елпидифорович, известен как Н. Е. Каронин-Петропавловский — прозаик. Родился в семье священника, первые годы жизни провел в деревне. В 1866 г. закончил духовное училище и поступил в Самарскую семинарию. В 1871 г. К. был лишен казенного содержания за непочтительное отношение к начальству и осенью подал заявление о выходе из семинарии. Он стал усердно готовиться к поступлению в классическую гимназию и осенью 1872 г. успешно выдержал экзамен в 6-й класс. Однако учеба в гимназии разочаровала К., он стал пропускать уроки и был отчислен. Увлекшись идеями революционного народничества, летом 1874 г. К. принял участие в «хождении в народ». В августе 1874 г. был арестован по «делу 193-х о революционной пропаганде в империи» и помещен в саратовскую тюрьму. В декабре этого же года его перемещают в Петропавловскую крепость в Петербурге. В каземате К. настойчиво занимается самообразованием. После освобождения (1878) К. живет в Петербурге, перебиваясь случайными заработками. Он продолжает революционную деятельность, за что в феврале 1879 г. вновь был заточен в Петропавловскую крепость.
Точных сведений о начале литературной деятельности К. нет. Первые публикации — рассказ «Безгласный» под псевдонимом С. Каронин (Отечественные записки.- 1879.- № 12) и повесть «Подрезанные крылья» (Слово.- 1880.- № 4–6).
В 1889 г. К. переехал на местожительство в Саратов, где и умер после тяжелой болезни (туберкулез горла). Его похороны превратились в массовую демонстрацию.
Съ начала весны и въ продолженіе всего лта чистая публика, какъ извстно, усиленно гоняется за призракомъ природы, ошибочно разъискивая ее тамъ, гд ея или вовсе нтъ, или очень мало, — въ виноград и кумыс, на мор и въ степяхъ, на минеральныхъ водахъ и на дачахъ. здятъ, конечно, немощные, ради возстановленія силъ, отнятыхъ затхлою жизнью по конторамъ и присутствіямъ, но всего больше здятъ совершенно здоровые, здятъ въ надежд гд-нибудь развять часть силъ, которую некуда двать и которая только душитъ культурнаго человка. Для такого сорта публики не нужны собственно даже и призраки природы; все дло въ томъ, чтобы найти такое мсто, гд можно побольше освободить бездйствующихъ силъ, выпустить лишнюю кровь, выбросить ненужныя идеи, только тревожащія совсть, — словомъ, продлать то, что называется «отдохнуть, развлечься». Благодаря этому призраки природы сами по себ не удовлетворяютъ культурнаго человка; онъ ихъ требуетъ съ нкоторыми острыми приправами, — кумысъ съ музыкой и ужинами, минеральныя воды съ интрижками, море и виноградъ съ провожатыми татарами и пр.
Одновременно съ этимъ движеніемъ совершается, какъ извстно, и другое, боле могучее и оригинальное. Изъ всхъ губерній, въ которыхъ мужики по деревнямъ сидятъ въ проголодь, съ начала весны, почти сейчасъ посл ледохода, устремляются потоки проголодавшагося за зиму населенія въ низовьямъ Волги и на Донъ, въ южныя степи и къ уральскимъ казакамъ, къ началу полевыхъ работъ потоки эти превращаются въ цлыя рки, направляющіяся съ свера на югъ. Но, какъ культурная среда тщетно гоняется за призраками природы, отыскивая отдыхъ и развлеченія, такъ же тщетно и мужики шляются по чужимъ мстамъ, въ поискахъ за копйкой и кормомъ. Ни копйки, ни корма не удается имъ поймать, сколько бы тысячъ верстъ ни отмахали они.
Если бы ту сумму труда и здоровья, которая растрачивается на поиски хлба за тридевять земель, возможно было вычислить, то получилось бы нчто ужасающее. И это ежегодно повторяется, изъ года въ годъ сотни тысячъ народа бросаютъ свои мста, свои семьи и дома, свою работу и поля и путешествуютъ въ далекія страны съ смутною надеждой вывезти оттуда денегъ. Какая чудовищная трата энергіи и какая трогательная вра въ несуществующія вещи!
Впрочемъ, за зиму мужики по нкоторымъ мстамъ такъ отощаютъ и на большинство отощавшихъ нападетъ такая скука, что съ наступленіемъ весны они по необходимости должны броситься куда глаза глядятъ, лишь бы впереди былъ хоть какой-нибудь призракъ поправки. Въ это время на главныхъ путяхъ сообщенія является такое скопленіе пассажировъ, что начальство желзныхъ дорогъ приходитъ въ отчаяніе, пароходы набиваютъ мужиковъ куда попался и все-таки на главныхъ пристаняхъ и станціяхъ по недл ждутъ очереди. По большей части мужики на желзныхъ дорогахъ ждутъ вагоновъ четвертаго класса, а на пароходахъ выбираютъ такія компаніи, которыя склонны понижать тарифъ по мр торговли: мужики торгуются везд съ пароходчиками до послдней крайности. Часто бываетъ, что торгующіяся стороны не сходятся въ цн; отъ этого скопленіе еще боле увеличивается. Толпы плохо одтыхъ и тощихъ людей по цлымъ днямъ сидятъ и лежатъ гд-нибудь на мостовой, дожидаясь четвертаго класса вагоновъ или дешевыхъ пароходовъ, и когда, наконецъ, та или другая «машина» ихъ возьметъ, они набиваются всюду, гд только есть пространство, — на лавкахъ и подъ лавками, возл паровика и кухни, среди кулей товара и на самыхъ куляхъ, на дровахъ и даже подъ дровами.
Такъ было на томъ камскомъ пароход, на которомъ мн пришлось хать. Изъ рубки нельзя было часто вовсе пройти, потому что весь полъ палубы и вс щели ея заняты были людьми; еще днемъ можно было шагать среди рукъ, головъ, ногъ и другихъ членовъ человческаго тла, но лишь только наступали сумерки, боязно было даже и подумать пробраться по этой живой куч дтей, женщинъ, мужиковъ. Оффиціянтъ, пробирающійся отъ буфета во второй и первый классы съ чайнымъ приборомъ, долженъ былъ употреблять неимоврную ловкость и ршительность, чтобы не повалиться среди живой кучи, при этомъ онъ, конечно, не думалъ, что, шагая, онъ то и дло наступаетъ на что-то мягкое; исключительная его забота состояла въ томъ, чтобы самому не упасть съ солянкой или съ гурьевскою кашей въ середину живого мяса.
О хорошемъ обращеніи съ «четвертымъ классомъ» никто никогда не думаетъ. Дрова бережно складываются на свое мсто; кули съ воблой, съ изюмомъ или съ овсомъ никогда зря не валяются; по крайней мр, у каждаго куля есть свое мсто, съ котораго никто не иметъ права столкнуть его. Но четвертый классъ не иметъ ни мста, ни права на него, и на палуб онъ только терпимъ — не боле. Тотъ же самый оффиціантъ, пробирающійся среди груды спящихъ и бодрствующихъ, отъ времени до времени раздвигаетъ ногой мшающія тла и въ отчаяніи кричитъ:
— Эй, ты, бревно! поверни брюхо! Всю дорогу загородилъ!…
«Бревно» кое-какъ поворачивается.
— Убери башку-то! — кричитъ оффиціантъ дальше, остановленный десяткомъ головъ, валявшихся на полу.
Кажется, путешественники четвертаго класса и сами плохо врятъ въ нкоторыя прирожденныя свои права; по крайней мр, никогда не слышно, чтобы они роптали на неудобство ихъ обычнаго перезда. Все, о чемъ сильно заботится четвертый классъ, — это перехать по возможности пятакомъ дешевле; роптать же противъ такихъ неудобствъ, какія никогда не доводится испытывать кулямъ съ воблой, онъ не сметъ, отлично зная, что за гордость ихняго брата высаживаютъ вонъ. Онъ знаетъ, замтилъ слабость нкоторыхъ пароходныхъ компаній перебивать другъ у друга пассажировъ и пользуется этимъ, но разъ ему пятачекъ уступили и посадили на полъ палубы, онъ уже считаетъ себя въ полной власти начальства. Въ свою очередь, и начальство знаетъ это; набивъ мужиками полонъ пароходъ, оно затмъ вс свои разсчеты съ послдними считаетъ поконченными.
А посл нагрузки живымъ грузомъ всхъ щелей судна прекращаются и пятачковыя уступки. Такъ было на одной камской пристани.
Пароходъ былъ уже полонъ. Но на конторк стояла большая толпа крестьянъ съ мшками и котомками за плечами. Между партіей и пароходнымъ начальствомъ велись переговоры.
— Сколько съ десятка-то берете? — спрашивалъ одинъ изъ партіи.
— По рублю восемь гривенъ, — отвчалъ кассиръ.
— Съ носа?
— Нтъ, съ пары ушей.
Несмотря на серьезный моментъ (пароходъ стоялъ всего нсколько минутъ), этотъ отвтъ вызвалъ хохотъ среди толпы. Только тотъ мужикъ, который стоялъ впереди и велъ переговоры, не терялъ тревожнаго выраженія. Подождавъ немного, онъ опять обратился къ кассиру съ разными предложеніями.
— Уступите, ваше степенство, хоть чуть-чуть… — говорилъ онъ и слдилъ за всми движеніями кассира.
— Ну, хорошо, рубль семьдесятъ пяти — сказалъ кассиръ презрительно.
— А ежели бы двугривенный?
— Не могу.
— Нельзя?
— Убирайся къ чорту! — лниво проговорилъ кассиръ.
— Та-акъ-съ! — протянулъ парламентеръ и сдлался мрачнымъ: пароходъ черезъ нсколько минутъ долженъ былъ отчалить. Но онъ все-таки не терялъ мужества и ободрялъ волновавшихся сзади него мужиковъ.