КАРОНИН, С., псевдоним, настоящее имя и фамилия Петропавловский Николай Елпидифорович, известен как Н. Е. Каронин-Петропавловский — прозаик. Родился в семье священника, первые годы жизни провел в деревне. В 1866 г. закончил духовное училище и поступил в Самарскую семинарию. В 1871 г. К. был лишен казенного содержания за непочтительное отношение к начальству и осенью подал заявление о выходе из семинарии. Он стал усердно готовиться к поступлению в классическую гимназию и осенью 1872 г. успешно выдержал экзамен в 6-й класс. Однако учеба в гимназии разочаровала К., он стал пропускать уроки и был отчислен. Увлекшись идеями революционного народничества, летом 1874 г. К. принял участие в «хождении в народ». В августе 1874 г. был арестован по «делу 193-х о революционной пропаганде в империи» и помещен в саратовскую тюрьму. В декабре этого же года его перемещают в Петропавловскую крепость в Петербурге. В каземате К. настойчиво занимается самообразованием. После освобождения (1878) К. живет в Петербурге, перебиваясь случайными заработками. Он продолжает революционную деятельность, за что в феврале 1879 г. вновь был заточен в Петропавловскую крепость.
Точных сведений о начале литературной деятельности К. нет. Первые публикации — рассказ «Безгласный» под псевдонимом С. Каронин (Отечественные записки.- 1879.- № 12) и повесть «Подрезанные крылья» (Слово.- 1880.- № 4–6).
В 1889 г. К. переехал на местожительство в Саратов, где и умер после тяжелой болезни (туберкулез горла). Его похороны превратились в массовую демонстрацию.
Воздухъ, небо и земля остались въ деревн т же, какими были сотни лтъ назадъ. И также росла по улиц трава, по огородамъ полынь, по полямъ хлба, какіе только производила деревня, проливая потъ на землю. И та же рчка, зеленая лтомъ, омывала навозные берега, теряясь вдали, посреди стариннаго барскаго лса, изъ-за котораго виднлись небольшія горы. Время не измнило ничего въ природ, окружающей съ испоконъ вковъ деревню. И жизнь послдней, кажется, идетъ своимъ предопредленнымъ тысячу лтъ назадъ чередомъ; какъ тогда отъ деревни требовался хлбъ и трава, которые она производила, такъ и теперь она добываетъ хлбъ и траву, для чего предварительно копитъ потъ, навозъ и здоровье. Все по старому. Только люди, видимо, не т уже; измнились ихъ отношенія другъ къ другу и къ окружающимъ — воздуху, солнцу, земл. Не проходило мсяца, чтобы жители не были взволнованы какою-нибудь перемной или какимъ-нибудь событіемъ, совершенно идущимъ въ разрзъ со всмъ тмъ, что помнили древнйшіе въ деревн старики. «Не бывало этого!…» «Старики не помнятъ!…» — говорили чуть не каждомсячно про такое происшествіе. Да и нельзя помнить того, чего на самомъ дл не было. Не видала, напримръ, деревня такого случая: пріхалъ изъ ученія, прямо изъ Москвы, сынъ батюшки-священника, чтобы погостить лто на родин, взялъ, да и застрлился по неизвстной причин. Или вотъ такой случай: жилъ одинъ крестьянинъ, Гаврило Налимовъ, скромно и честно, никому не мшалъ, но вдругъ ни съ того, ни съ сего взялъ, да и озлился на всю деревню, запылалъ къ ней ненавистью и закуралесилъ, безъ всякой причины…
Совершившаяся съ Гаврилой перемна произошла не вдругъ, хотя вс послдовательныя степени ея остались до послдняго момента совершенно необъяснимыми для сосдей. Не только никто не зналъ, когда и отчего онъ вздумалъ безобразничать, но не знали и того, въ чемъ именно состоитъ его бда. Сосди ограничивались тмъ, что каждую степень его ошаллости отмчали съ величайшею аккуратностью и необыкновенно врно. Сперва Гаврило обратилъ на себя вниманіе явною задумчивостью.
— Что-то будто Гаврило задумался, — сейчасъ замтили сосди, замтили потому, что въ деревн задуматься по ныншнимъ временамъ не безопасно; задуматься въ деревн — значитъ предчувствовать бду.
— Чувствуетъ, что ни на есть, — тонко догадывались другіе сосди.
Дале сосди констатировали, что Гаврило сталъ лаять на всякаго безъ разбору.
— Почему бы это?
— Песъ его разберетъ, такъ надо сказать: осатанлъ. Ему доброе слово, а онъ лается.
Въ деревн скоро вс, отъ мала до велика, убдились, что съ Гаврилой нтъ никакой возможности разговаривать: брехаетъ, какъ чистый песъ.
Посл этого вскор передавали, что Гаврило, встртивъ священника, облаялъ его на чемъ свтъ стоитъ.
Фактъ, дйствительно, передавался врно, и священникъ пожаловался волостному начальству.
Не успло это дло забыться, какъ сосди, ближайшіе и отдаленные, подмтили въ Гаврил новую перемну.
— Гаврило, слышь, плачетъ. То-есть вотъ какъ плачетъ! Уткнулъ бороду въ траву подл рки и реветъ.
Было и это. Нсколько человкъ изъ сосдей своими глазами видли и обратились съ успокоительно-ласковыми словами къ рыдавшему, но, не дождавшись отвта, пошли прочь, пораженные.
Но, вслдъ затмъ, вдругъ вс услыхали, что Гаврило за облаянье старшины попалъ въ волостной чуланъ.
— Гаврило-то ужь въ чулан сидитъ, — передавали сосди, глубоко изумленные, узнавъ, что Гаврило не только словесно оскорбилъ начальника, но и ползъ-было въ драку. Вс поняли, что Гаврил плохо придется, и дйствительно, вслдъ затмъ, въ самомъ непродолжительномъ времени, по деревн прошла уже молва, что Гаврилу увезли.
— Гаврилу-то, сказываютъ, увезли! Судить, вишь, будутъ!
На нсколько мсяцевъ Гаврило канулъ, какъ въ воду, но вдругъ въ деревн снова увидали его.
— Гаврило-то ужь дома сидитъ… худо-ой! — передавали сосди и моментально собрались вокругъ избы Налимова, взволнованные внезапнымъ окончаніемъ его небывалыхъ приключеній. Наконецъ, вс убдились, что Гаврило ослабъ и сдлался окончательно хворымъ человкомъ. Тутъ только вс стали догадываться, что онъ и всегда былъ хворымъ, по крайней мр, съ того начала, когда онъ только еще «задумался»> и затмъ поздне, когда онъ сталъ выкидывать разныя непонятныя штуки.
Но, тмъ не мене, никто не зналъ, отчего на него напала такая хворь, что за причина? Какой случай подвелъ его подъ такую неслыханную болзнь, наружные признаки которой выражались тмъ, что онъ сперва задумался, потомъ началъ лаять безъ разбору, на кого попало, посл чего плакалъ навзрыдъ, и, наконецъ, ползъ въ драку и набезобразничалъ, за что влопался въ острогъ безъ всякой настоящей вины? Видимаго случая не произошло никакого; несчастія съ нимъ не случилось — вотъ что удивительно. До того времени никто и не думалъ интересоваться имъ, какъ никто не станетъ интересоваться вообще человкомъ, который живетъ тихо, никого не тревожа и ничмъ особеннымъ не отличаясь; про такого человка говорятъ, что онъ живетъ и хлбъ жуетъ, а что касается другихъ проявленій его, то ихъ никто не замчаетъ. Онъ былъ именно средній человкъ. Что такое средній человкъ? Это, прежде всего, существо, которое всю жизнь изъ всхъ силъ копошится и не любитъ, чтобы ему мшали. Для того онъ старается всми мрами, чтобы не замчали его существованія, чтобы не трогали его и чтобы ему, въ свою очередь, не пришлось кого-нибудь задть. Средній человкъ поэтому отличается крайнею живучестью. Онъ трудолюбивъ, терпливъ, неуязвимъ. Настоящей жизни въ немъ нтъ, а та, которою онъ обладаетъ, надлена необыкновенною цпкостъю. Онъ живетъ или, врне сказать, существуетъ и тогда, когда для другихъ пришелъ уже конецъ. Выше его, надъ нимъ, стоятъ люди, которые, не удовлетворяясь полу-жизнью, рвутся на просторъ и по большей части разбиваютъ свои головы о каменную стну; ниже его, подъ нимъ, находятся люди, которые отъ непосильнаго напряженія падаютъ и умираютъ. А онъ — ничего, существуетъ, хотя мученія его иногда невыносимы. Довольствуется онъ всегда тмъ, что по обстоятельствамъ дозволяется и что даетъ случай, а если случай ему во всемъ отказываетъ, то и тогда ничего, существуетъ, прилаживаясь къ чему-нибудь неизмримо малому. Если у него отнимутъ кусокъ хлба, онъ състъ, вмсто него, камень. Если его лишатъ свта, онъ закроетъ глаза, обходясь безъ него. Если его лишатъ воздуха, онъ сократитъ дыханіе и сдлается холоднокровнымъ земноводнымъ. Слпой и холодный, онъ все-таки будетъ считать счастіемъ существовать. Когда его, средняго человка, бьютъ, онъ залчиваетъ раны. Когда на него наднутъ цпи, онъ сдлаетъ ихъ удобными для ношенія. Онъ выходитъ изъ себя только въ томъ случа, если покушаются на ту крошку бытія, которая пребываетъ въ немъ, но выражаетъ свое негодованіе тмъ, что теряется и мечется, но не борется. Онъ скроменъ, общежителенъ и въ своемъ род страшно энергиченъ, ибо гонитъ свою линію до конца, и честенъ. Впрочемъ, обстоятельства длаютъ изъ его честности скверныя штуки.
За нкоторыми исключеніями, таковъ былъ и Гаврило Налимовъ. Коренной земледлецъ, онъ жилъ бы и копался въ земл, еслибы послдней у него было достаточно и еслибы ему не мшали; копался бы неутомимо, вчно, до той поры, когда предстанетъ естественный конецъ. Тогда онъ ляжетъ на лавку или на траву, если его застигнетъ въ пол, скажетъ: «Господи. прости!» — икнетъ и перестанетъ дышать. Такъ умеръ и его покойный родитель, прожившій восемьдесятъ пять лтъ и въ послдній, смертный часъ садившій рпу и огурцы. Такого конца Гаврила тоже желалъ. Но ему въ этомъ мшали сильно разстроенныя дла деревни, ежедневно напоминая ему, что и онъ можетъ пропасть, какъ пропадали поочередно, на его глазахъ, здоровенные мужики.
Тмъ не мене, онъ цпко держится за свою линію. Вообще, въ деревн не было боле прочнаго мужика. По отношенію къ несчастіямъ онъ велъ себя чрезвычайно дльно, быстро оправлялся отъ самыхъ тяжелыхъ оплеухъ. Его страстью, его ремесломъ, его задачей была земля, и онъ добывалъ ее всякими средствами у ближайшихъ къ селу владльцевъ, получая свое во что бы то ни стало. Никто его не замчалъ, и онъ мало обращалъ вниманія на что-нибудь помимо своей задачи. Словомъ, жизнь его проходила въ томъ, что онъ сперва обработывалъ землю, потомъ лъ хлбъ, вслдъ затмъ снова обработывалъ землю и опять лъ хлбъ и т. д. Отъ него убжалъ сынъ Ивашка, поступилъ въ трактиръ половымъ. Но Гаврило собственно не этимъ обстоятельствомъ былъ огорченъ, а лишь тмъ, что съ исчезновеніемъ сына для него трудне стало добывать землю и сть хлбъ. Онъ гораздо больше страдалъ изъ за бычка, котораго онъ долженъ былъ потерять, употребивъ его, какъ взятку, для пріобртенія земли. Зять, къ которому перешелъ этотъ бычокъ, впослдствіи заплатилъ за него Гаврил ничтожные пустяки и Гаврило долго не могъ забыть этого несчастія. Сынъ же въ его мысляхъ былъ только рабочею силой, о пропаж которой онъ сильно жаллъ, какъ истый землерой. И ни разу ему не приходилось сильно страдать въ т годы, когда у него рожались, но умирали дти. На своемъ вку онъ родилъ человкъ двнадцать, изъ которыхъ только двое уцлли: Ивашка да дочь. Вс остальныя взяты были многочисленными деревенскими болзнями. Такая смертность не убила Гаврилу. Воля Божья! Онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, посл каждаго смертнаго случая копошился и хлопоталъ, занятый текущими длами.