Конечно, Оля провожала меня в аэропорт. Она была моей легальной невестой – в этом не сомневался никто, а уж мы с ней – тем паче. Ночью, перед моим отлетом, в редкие перерывы между приступами страсти мы с ней обо всем договорились: в Москве я сниму квартиру, телеграммой вызову ее из Одессы, и она прилетит ко мне – навсегда! А московская прописка, работа – это все как-то устроится. В конце концов, можно за взятку прописаться где-нибудь под Москвой или без всякой взятки – в любом селе в ста километрах от столицы. Главное – через неделю, ну максимум через десять дней мы будем вместе и уже – навсегда!

И, прилетев в Москву, я развил бешеную деятельность. В течение трех дней я занял деньги у всех, кого знал, – у Гребнева, Столпера, Метальникова, Фрида, Мережко, Смирнова, Трунина, Шлепянова, Сокола и, конечно, у своего бывшего вгиковского мастера и профессора Иосифа Маневича. Еще через пять дней я снял однокомнатную квартиру у Рижского вокзала, на проспекте Мира – с телефоном и даже прилично меблированную. Я вселился в нее со своим единственным чемоданом и пишмашинкой «Москва» и тут же дал Оле телеграмму: «Мой телефон 28712-43, сегодня же позвони и завтра же прилетай. Твой, люблю, жду».

Никто не позвонил – ни сегодня, ни завтра. Изумленный, я стал обзванивать своих недавних ассистентов на Одесской студии и просить, чтобы они нашли Олю и позвали ее к телефону. Но какое-то странное невезение было у них у всех: то Оля только что ушла со студии домой, то ее сегодня вообще не видели, то она на съемке и не может подойти к телефону. Я извелся и уже по голосам отвечавших понимал, что я их, что называется, достал. То есть просто надоел им своими звонками. Наконец один из них не выдержал и сказал:

– Старик, Оля еще неделю назад улетела в Мурманск.

– В какой еще Мурманск? – изумился я. – Зачем?

– Гусилевский взял ее в свою группу реквизитором, и они улетели в Мурманск на съемки натуры.

Конечно, через минуту я уже разговаривал с производственным отделом студии, получил у них название мурманской гостиницы, в которой остановилась группа Гусилевского, а затем позвонил в Мурманск. Но администратор гостиницы сказала мне, что в номере у Оли нет телефона и вообще вся группа на съемках, а записку – «я не обязана, но ладно, диктуйте вашу записку, только короткую!».

Я продиктовал свой номер телефона и, не отходя от аппарата, просидел в квартире до ночи. Однако никто не звонил мне ни из Мурманска, ни вообще откуда бы то ни было. Чувствуя какую-то странную, как пес перед землетрясением, тревогу, я снова позвонил в Мурманск.

– Да, – сказала все та же администраторша, – я отдала ей вашу записку, еще днем. Позвать к телефону? Вообще-то мы не зовем, но раз уж вы из Москвы, сейчас посмотрю… – Она ушла и вернулась к трубке лишь минут через пять. – Вы еще ждете? – спросила она вдруг каким-то насмешливо-веселым тоном. – А ее нет в номере.

– Как это нет? Уже двенадцать ночи!

– Ну и что? – резонно спросила она. – У нас тут Заполярье, еще светло. Звоните позже! – И положила трубку.

Я вызвонил Олю только через два дня. Это было утром, на рассвете, благо проспект Мира будил меня в пять утра ревом грузовиков, которые разгонялись на пустой мостовой еще от ВДНХ. Я поймал съемочную группу Гусилевского, когда они шли мимо гостиничного администратора на утреннюю режимную съемку. Услышав мой голос, администраторша недалеко отвела от себя свою трубку, и до меня донеслось:

– Оля, подойди наконец к телефону, а то он никогда не отвяжется!

Потом, после паузы, я услышал ее, Олин, голос.

– Да. Слушаю.

От этого низкого, грудного голоса у меня даже на груди волосы встали дыбом.

– Оля! – сказал я, задохнувшись. – Что случилось?

– Ничего… – произнесла она своим особым, чуть врастяжку манером – так, что я немедленно вспомнил ее каждой клеткой своей кожи – и черные эмалево-непроницаемые глаза, и мелкие жадные зубы, и гибкое тело ящерицы, и сильные ноги, еще недавно сжимавшие меня до хруста ребер.

– Но ты мне не звонишь! Почему, Оля? И тебя никогда нет в номере!

– А… Ну да… – произнесла она с паузами, словно решаясь на что-то. – Просто дело в том, что я, это… Я выхожу замуж.

– Ты? Замуж?? За кого?

– За Гусилевского, – ответила она и тут же, немедленно я услышал короткие гудки отбоя.

Кинофильм «Море нашей надежды» вышел на экраны в 1973 году. В его титрах значилось: «Сценарий Эдуарда Тополя и Георгия Овчаренко. Постановка Георгия Овчаренко». Да, Георгия Овчаренко – соло! Мой друг Жора получил половину моего гонорара и режиссерские постановочные, но никогда не угостил меня даже стаканом минеральной воды. Он вообще со мной не здоровается – с того самого дня, как Збандут отстранил его от этой картины.