— Да, да, — закивал головою Виктори. — Предельно ясное. Предельно.

Голосу его тем не менее не хватало убежденности.

— Так вот насчет спиртного и наркотиков… — вернулся к своему вопросу Тони Найт. — Баловался ими русский?

— Наркотиков не употреблял, насколько я знаю. Пьяницей не был. Пил, как все мы, в пределах нормы… Не хотите ли, кстати, стаканчик виски?

«Выпьем в интересах дела», — решил, соглашаясь, инспектор.

Виски, внесенное секретаршей, уменьшило настороженность ученого мужа. Он стал рассказывать, над чем работал в институте Осташев.

— Мой погибший коллега готовил к изданию книгу об исследованиях советских латиноамериканистов.

Вот как? Найт был удивлен.

— Не думал я, что такая тема представляет интерес для вашего института.

Старик хохотнул.

— В первозданном виде рукопись, конечно, никуда не годилась. Осташев работал над ней еще в России. А я предложил ему переделать ее. Сделать, акцент на нездоровом интересе русских к Латинской Америке. Подчеркнуть, что широкое развитие советской латиноамериканистики — свидетельство экспансионистских планов Кремля.

Заведующий отделом опять хохотнул и горделиво посмотрел на собеседника. Каков, мол, я хват? Но горделивость во взоре разом сменилась скорбью, когда американец тоном сожаления добавил:

— Теперь мне придется заканчивать работу над рукописью.

— Вы выступите как соавтор?

— Нет. Зачем? Соавторство русского с американцем сделало бы книгу менее убедительной.

Разговор покрутился еще немного вокруг личности перебежчика. Ничего для себя интересного инспектор на этот раз не услышал. Перед тем как проститься, он спросил:

— Женщинами Осташев не увлекался?

Возникла пауза, заминка какая-то. Виктори нехотя процедил сквозь вставную челюсть:

— За юбками он не бегал… Одна дамочка у него, правда, была. Аманда Ронсеро.

Это имя стало точкой в конце разговора.

Подойдя к окну, американец задумчиво смотрел вслед инспектору, направлявшемуся к машине, поставленной чуть поодаль от входа в институт. Ничего определенного об обстоятельствах гибели Вадима Осташева Виктори не знал, но догадывался о многом — доходили до него кое-какие туманные слухи, циркулировавшие в местной американской колонии.

— Вы просто сумасшедший!

— Конечно… Надеюсь, во всяком случае. — И, отвечая на озадаченный взгляд Аманды, Осташев пояснил: — Творческий человек не может быть абсолютно нормальным. Вспомните Фрейда.

Аманда Ронсеро покачала головой. Недоумевая? Иронизируя?

— Да в конце концов, — добавил Вадим Осташев, — абсолютно нормальны только идиоты.

Молодая женщина прыснула со смеху. Продолжая смеяться, она взяла своего собеседника под руку.

— Ну, хорошо. Вы меня уговорили. Пойдемте.

Это было в день их знакомства. Сумасшедшим Аманда Ронсеро назвала Осташева, когда он предложил ей сбежать в самом начале вечеринки у одного из местных историков. Сбежать, не обращая внимания на приличия. Смелость в общении с женщинами была Вадиму не свойственна. Обычно он был, скорее, скован. Но в тот вечер что-то на него нашло. От яркой красоты Аманды совсем потерял голову. Да и чувствовал к тому же, что и ей он небезразличен.

Итак, они сбежали. Погуляли по городу, посидели в ночном клубе. Вечер закончился в гостиничном номере Осташева. И началось, и покатило! Роман закрутился всерьез, стремительный и безрассудный.

«Вот оно — настоящее чувство», — говорил себе вечный неудачник в сентиментальных исканиях. Все шло восхитительно до одного раннего утра, когда после бессонной ночи, проведенной в ночных клубах и кабаре, они добрались наконец до отеля. Несмотря на усталость, Аманда возжелала ласк. И была яростно неутомима. Это Осташева отнюдь не отталкивало, но он был шокирован другим — пресытившись, женщина принялась высказывать мысли, напрочь зачеркивающие само понятие «любовь». Любовь придумана трубадурами, говорила она. Есть только чувственность во всем многообразии ее проявлений.

— Где граница между нормой и патологией? — вопрошала эмансипированная дама и отвечала: — Четкой границы нет! Представления о нормальном и о так называемых извращениях в разных странах различны. Даже в одной и той же стране эти представления не раз менялись. В античные времена секс обожествлялся. — Она хихикнула. — Ты ведь историк, должен знать о древнегреческом боге Приапе, о славном божке маленького роста, но с большим фаллосом, всегда находящимся в состоянии эрекции. — Она снова хихикнула, и глаза ее блеснули, когда она взглянула на любовника. — Приап был одним из самых популярных богов у древних греков. Из празднеств в его честь — празднеств, допускавших большие вольности — родилось высокое искусство театральной комедии. Фаллический культ был развит и у других народов древности — у римлян, индусов, египтян. Это христианство изобрело понятие стыда и предало секс проклятию. Секс был изгнан из литературы, из изобразительного искусства. Он стал презираем… Ты слушаешь меня?