Фелаш все еще держала руку поднятой и без конца шевелила пальчиками — признак волнения, которого она сама не замечала. — Контракт! Смехотворно!

Служанка промолчала.

— Ну, — сказала Фелаш, — если капитан окажется слишком назойливой… — В пухлой руке возник клиновидный кинжал, словно наколдованный ею из прохладного ночного воздуха.

— Госпожа, — произнесла служанка тихим, мягким, поразительно красивым голосом, — это не сработает.

Фелаш наморщила лоб: — Не суетись, глупая девчонка. Мы не оставим следов. Никаких улик.

— Я о том, госпожа, что капитана нельзя убить, потому что, по-моему, она уже мертвая.

— Смехотворно.

— Пусть так, госпожа. Боле того, она оживлена утулу.

— О, вот это интересно! Возбуждающе! — Кинжал исчез так же быстро, как появился. — Налей мне кубок, ладно? Нужно подумать.

Вот и они, — пробормотал Багг. Теол повернулся. — Ах, видишь, как быстро они все уладили. Как мило. Дорогая моя, разве воздух ночи не освежает?

— Я не ваша дорогая, — ответила Шерк Элалле. — Она ваша дорогая.

— Разве она не хороша? Разве я не счастливейший человек среди живых?

— Видит Странник, это не великий талант.

— А вот талант притворства… — бросила Джанат, оценивающе глядя на мужа.

— Было лучше, — сказал Теол Баггу, — когда они не были союзницами.

— «Разделяй и покоришь разделенных», государь. Старая пословица.

— И очень любопытная. У тебя она работала когда-нибудь?

— Сработает, сразу вам доложу.

В тридцати лигах к северу от Ли Хенга, что на континенте Квон Тали, была деревня Гетрен, ничем не примечательная кучка глинобитных домов и лавок. Там имелись церковь без купола, посвященная местным духам, бар и каталажка, в одной из камер коей жил сборщик налогов, имевший обыкновение арестовывать сам себя за буйное пьянство (что случалось почти каждую ночь).

За приземистым храмом в тридцать два зала располагалось кладбище, три яруса которого соответствовали трем классам жителей деревни. Самый высокий и далекий от церкви уровень резервировался для богатых семейств — купцов и умелых мастеров, способных доказать свою укорененность в селении на протяжении трех и более поколений. Их могилы отличались резными надгробиями, склепами в виде миниатюрных храмов, а иногда и толосами — сооружениями стиля, бывшего в моде столетия назад.

Второй ярус принадлежал жителям среднего достатка, но вполне самостоятельным и приличным. Могилы, естественно, были здесь скромнее, однако родственники и потомки хорошо заботились о плоских склепах и ямах, покрытых каменными плитами.

Ближе всего к храму, на уровне его фундаментов, обитали мертвецы, сильнее всего нуждавшиеся в духовной защите, а иногда и простой жалости. Пьяницы, бездельники, безумцы и преступники — их тела клались в длинные канавы с ямами, которые периодически открывали, чтобы заменить сгнившие останки свежими.

Деревня, ничем не отличимая от бесчисленного множества других, разбросанных по Малазанской Империи. Люди проводят в таких всю жизнь, не ведая об имперских заботах, о марширующих армиях и яростных магических битвах. Они живут, сосредоточившись на местных проблемах; каждое лицо знакомо, каждая жизнь ясна от родов в липкой крови до бескровной смерти.

Затравленный четырьмя старшими сестрами, полудикий прыщавый малец, которого однажды нарекут Мертвяком, имел обыкновение укрываться у Старого Скеза, то ли дяди, то ли просто одного из любовников матери тех времен, когда отец уходил на войну. Скез был одевающим мертвых, могильщиком, а иногда и каменщиком, когда падала чья-то надгробная плита. У него были громадные пыльные кулаки, запястья толщиной с голень обычного человека, перекошенное лицо (когда-то на голову упали камни со склепа) — человек, не способный привлекать восхищенные взоры, но тем не менее не ведающий недостатка в друзьях. Скез знал, как ублажить мертвецов, это точно. И было в нем еще нечто — каждая женщина могла подтвердить — было в нем некое нечто, нет сомнений. Один взгляд в его глаза приносил утешение, а подмигивание обещало еще много чего. Да, его боготворили, в особенности за привычку готовить завтрак каждой женщине (эту деталь юный Мертвяк еще не мог оценить).

Натурально, однажды чей-то муж пошел и зарезал Старого Скеза; что ж, хотя закон оказался на его стороне, бедолага высох и умер неделю спустя, и мало кто пришел проводить синелицый, вздувшийся труп. В тот раз выполнять обязанности одевающего мертвых пришлось Мертвяку, семнадцатилетнему парню, о котором всякий мог сказать, что он не пойдет по пути отца, хромого отставного солдата, выжившего в талианских гражданских войнах, но никогда не рассказывавшего о своем опыте — даже когда напивался до умопомрачения и пялился налитыми кровью глазами на могильные канавы позади храма.

Юный Мертвяк, еще не заслуживший такого имени, с полной уверенностью в благополучном будущем принял обязанности Скеза. Если подумать, это вполне респектабельное место. Достойная профессия и достойная жизнь.

Ему было девятнадцать лет, он успел врасти в покосившуюся плоскую хижину около кладбища — в дом, собственноручно сложенный Старым Скезом — когда пришла весть, что Хестера Вилла, священника храма, хватил удар и скоро он отдаст душу духам. Долго же им пришлось ждать! Хестеру было почти сто лет, он стал хрупким — хотя, как рассказывали, раньше был тем еще здоровяком. Пожелтевшие кабаньи клыки свисали из его ушей, растянув мочки до плеч. Лицо Вилла обрамляли татуировки завитков шерсти, так что никому не пришло бы в голову сомневаться в принадлежности его культу Фенера; если он ухаживал за местными духами, то из снисходительности — хотя жителям деревни он никогда не спускал мелких прегрешений.