Шрифт:
Жизнь горожанина всё усложнялась, становилась обособленной. Но сад оставался тайной. И петербуржец не мыслил свое существование без этих вечных знаков весенней или осенней листвы.
Медлительной чредой нисходит день осенний, Медлительно крутится жёлтый лист, И день прозрачно свеж, и воздух дивно чист — Душа не избежит невидимого тленья. Так, каждый день стареется она, И каждый год, как жёлтый лист кружится, Всё кажется, и помнится, и мнится, Что осень прошлых лет была не так грустна.Эти строки написаны Александром Блоком в год вступления Петербурга в новый, XX век. Будущее было неведомо. Никто не знал, что для многих Петербург станет воспоминанием. И среди всех обращений к нему — в мыслях или во сне — петербуржцы всегда выделяли сады и парки города. Кто не улыбался про себя, читая пушкинские строки: «…и в Летний сад гулять водил». Всех маленьких петербуржцев водят на прогулку в сад. Ближе к дому. Летом совершаются загородные прогулки. И в жизнь любого петербуржца входят Павловск, Петергоф, Царское Село.
В своих воспоминаниях Александр Бенуа пишет о детских впечатлениях о Павловском парке:
«Скажу еще два слова о павловских настроениях. Будучи маленьким мальчиком, я, разумеется, не давал себе в них отчёта, но ощущал я их всё же в чрезвычайной степени. В Павловске всюду живет настроение чего-то насторожившегося и заворожённого. Именно в Павловске легче всего испытать „панический“ страх. Недаром именно в Павловске, в крутые годы царствования императора Павла, дважды произошли так и оставшиеся необъяснимыми военные „тревоги“, заставившие все части войск, стоявших тогда в Павловске, без форменного приказа, в самом спешном порядке, стянуться к дворцу, — точно там неминуемо должно было произойти нечто грозное и роковое. Недаром же и Достоевский в качестве сценария самых напряженных мест „Идиота“ выбрал именно Павловск.
Это мрачное настроение, чему особенно способствует преобладание в парке чёрных и густых елей, царит в Павловске рядом с чем-то уютным и приветливым, и это соединение как-то по-особенному манит и пугает, куда бы ни направить свои шаги. В сумерки подчас такие смешанные чувства достигают чего-то невыносимого, если окажешься в эту пору где-нибудь в темных аллеях Сильвии с её темными бронзовыми статуями, изображающими гибнущих от стрел Аполлона Ниобид…»
Петербургские сады и парки выдержали вместе с городом все исторические драмы XX столетия — революции, войны, голод…
Всё те же сады остаются любимым местом прогулок горожан. Особенно старых и маленьких петербуржцев. Но даже если мы просто идём по делам, невольно выбираем путь так, чтобы пройти садом: Александровским, Михайловским, Румянцевским. Каждый сад имеет своё настроение, свой характер. Какой-то почему-то кажется сквозным. Пройти насквозь — и всё. В других мы можем оставаться долго. Сад раздвигает пространство. Город остаётся за его чертой. А здесь совсем другое дыханье.
Уже давно во многих садах не запирают ворота. А новые веяния в городском благоустройстве способствовали и утрате садовых оград.
Как бы мы ни торопились, сад заставляет замедлять шаги, оглядываться.
Ты помнишь, стояла вода В саду, и деревья по кругу Брели с чуть заметным испугом Над матовой гладью пруда. Как всё изменилось — всего За несколько дней. И туманом Весь сад пропитался, и странно, И ветрено в нём. Ничего От ранней весны. Но когда Он станет зеленым и юным, Сошедшим с ума, и в июне Цветение хлынет сюда, Когда зашумит к октябрю Тяжёлым багровым нарядом, Поймёшь ли, идя этим садом, Что я не о нем говорю.Как-то раз учитель сказал школьникам в зале художника Шишкина в Русском музее: «Посмотрите, какое разное состояние природы на всех полотнах. Угрюмое, мрачное. А это жизнерадостное. А здесь — спокойное. А вот ещё одно», — сказал он, указывая на окно. И все оглянулись. За окном был Михайловский сад. Уже осень едва задела его своим дыханием. Кое-где просвечивала охра сквозь влажную зелень деревьев. Это был петербургский сад. И он ничем не походил на полотна Шишкина.
Не очень мы нынче понимаем наши сады и парки. Дмитрий Сергеевич Лихачёв пишет, что потеря умения — читать сады как некие иконологические системы связана, среди прочего, с сокращением классического и теологического образования. В садах чаще, чем в других искусствах, давала себя знать скрытая символика.
Но, может быть, именно эта непонятость, даже забвение, так роднит человеческую душу с садом. Ведь сами мы тоже часто чувствуем себя одинокими и непонятыми.
Живой, болеющий, страдающий, ликующий — сад становится отображением жизни.
С ним мы прощаемся, как с живым существом, к нему приходим в любви и в печали.
О, как ты пуст и нем! В осенней полумгле сколь призрачно царит прозрачность сада, где листья приближаются к земле великим тяготением распада. О, как ты нем! Ужель твоя судьба в моей судьбе угадывает вызов, и гул плодов, покинувших тебя, как гул колоколов, тебе не близок? Великий сад! Даруй моим словам стволов круженье, истины круженье, где я бреду к изогнутым ветвям в паденье листьев, в сумрак возрожденья. О, как дожить до будущей весны твоим стволам, душе моей печальной, когда плоды твои унесены и только пустота твоя реальна. Нет, уезжать! Пускай куда-нибудь меня влекут громадные вагоны. Мой дольний путь и твой высокий путь — теперь они тождественно огромны. Прощай, мой сад! Надолго ль?.. Навсегда. Храни в себе молчание рассвета, великий сад, роняющий года на горькую идиллию поэта. И. Бродский