Сказка о любви и преданности.
Элинор Фарджон
Вислоухий щенок
Когда у Джо Джолли умер отец, у него за душой, почитай, и гроша ломанного не было. Ну, не совсем так — было у него старое кресло. Но даже лачуга, где жила семья Джолли, и то им не принадлежала — ее в уплату за службу предоставлял им Владетель Манора, чей лес рубил Джон Джолли. А впридачу к хижине Владетель платил им еще по три шиллинга каждую пятницу. Даже топор, которым мистер Джолли рубил лес, и тот был не его, а хозяйский.
Джо вырос в лесу и почти ничему не выучился — разве что на славу работать руками да любить зверей, а еще больше он любил своего отца и частенько помогал ему валить лес, хотя ни Владетель Манора, ни его Управляющий и слыхом не слышали, что у старого Джолли есть сын.
Старый мистер Джолли заболел вечером в четверг, когда деньги за прошлую неделю уже все вышли. Он уселся в свое старое кресло и произнес:
— Джо, я вижу пред собой лучший мир.
На следующий день он не смог встать с кровати, так что пришлось Джо одному управляться со всей работой, а в конце дня идти к Управляющему за недельным заработком.
— Кто ты такой? — спросил Управляющий, и Джо ответил:
— Сын Джона Джолли.
— А почему Джон Джолли сам не пришел?
— Он болен.
— А кто будет работать за него, покуда он не поправится?
— Я, — отвечал Джо.
Управляющий отсчитал ему три шиллинга, а про себя подумал, что ежели будет на то милость Господня и Джон Джолли умрет, то он сможет отдать освободившееся место престарелому дядюшке своей жены — которого считал для себя обузой и Божьим наказанием, поскольку тот жил в его доме и сидел у него на шее. Однако Джон Джолли протянул еще добрый месяц, и все это время Джо ухаживал за ним заботливо, точно дочь, да вдобавок работал вместо него в лесу. А поскольку, когда в доме больной, на три шиллинга далеко не уедешь, Джо мало-помалу распродавал все их пожитки, чтобы хоть немножко скрасить отцу жизнь. К четвертому четвергу все имущество, кроме старого кресла и медного обручального кольца матушки Джо, было распродано подчистую, Джон Джолли покоился с миром в зеленой могиле, а сам Джо в первый раз в жизни задумался о своем будущем.
Впрочем, раздумывал он недолго. Ему было восемнадцать лет отроду, паренек он был рослый да складный, ловкий, точно белка, и загорелый, точно красноватая кожица на молодой сосенке, и кроме, как валить лес, ничего толком не умел. Вот Джо и решил остаться на отцовском месте.
В пятницу он, как было заведено, пришел за деньгами и сказал Управляющему:
— Папа больше не будет рубить для вас лес.
— То есть как это? — спросил Управляющий, надеясь на лучшее.
— Он перешел в мир иной, — пояснил Джо.
— Ах! — произнес Управляющий. — Значит, место господского дровосека снова свободно, и это после пятидесяти-то лет.
— Мне бы хотелось занять его, — попросил Джо.
Но Управляющему наконец-то выпал удобный случай избавиться от престарелого дядюшки, а потому он скривил губы, почесал нос, покачал головой и сказал:
— Тут нужен человек опытный.
С этими словами он отсчитал Джо три шиллинга и отправил его восвояси. Джо не стал спорить — он знал, что опытен по умению, но не по годам, и что коли уж Управляющий решил так, то что толку думать иначе. Вернувшись в хижину, он поглядел на отцовское кресло и подумал: «Что ж, с собой его, пожалуй, не возьмешь, да и продавать тоже негоже, а уж рубить его на дрова я и подавно не стану. Но ведь следующему дровосеку надо будет в чем-то сидеть, поэтому он, верно, оставит кресло на прежнем месте, где я бы и сам его оставил. Но увы, старое мое кресло, делать нечего — придется нам с тобой распрощаться!»
И вот, с тремя шиллингами и медным кольцом в кармане, Джо покинул единственный дом, какой когда-либо знал.
В первый раз в жизни Джо отошел от отчего дома так далеко, на много миль, и все здесь было для него в диковинку. Он ведь пуще всего на свете любил свой лес и редко выходил оттуда. Однако не прошло и сорока часов со смерти его отца, как он уже шагал по белу свету, зорко присматриваясь и чутко прислушиваясь ко всему, что видел и слышал на своем пути. Поскольку он и сам не знал, куда идти, то решил, что пойдет на первый же звук, и вот, не успел даже как следует навострить уши, как услышал вдали слабый, но родной и знакомый стук — то стучал топор по дереву. Звук этот раздавался так далеко, словно доносился из другого мира, но Джо слышал его совершенно отчетливо и направился в ту сторону.
В субботу, около полудня, он услышал новый звук, куда как более тревожный — визг попавшей в беду собаки. Джо ускорил шаги и, завернув за угол тропинки, увидел перед собой деревенский пруд. Вокруг него толпилась ватага мальчишек, и один из них пытался утопить крохотного щенка. Но мать щенка, красивая вислоухая спаниэлька, прыгала вокруг, скуля и мешая мальчишке, так что тот большую часть времени брыкался, стараясь отбиться от нее. Остальные сорванцы стояли в стороне, хохоча над потасовкой мальчишки и собаки и не помогая ни ему, ни ей. Когда Джо выходил из-за угла, юнец уже совсем потерял терпение и собирался зашвырнуть щенка подальше в пруд, но тут Джо схватил его за руку.
— Не смей! — закричал он.
Мальчишка задиристо повернулся к нему, но увидев, что соперник повыше и посильнее его, сбавил тон и принялся ныть.
— А что тут такого? Щенки на то и родятся, чтобы их топить, разве нет?
— Вот и нет, если рядом я, — возразил Джо. — И уж этого ты точно не утопишь.
— Может, купишь его? — спросил мальчишка.
— А сколько ты за него хочешь? — поинтересовался Джо.
— А сколько у тебя есть?
— Три шиллинга.
— Идет! — закричал сорванец, сунул вислоухого щенка Джо, выхватил у него три шиллинга и помчался прочь вместе со своими дружками, заливаясь хохотом громче их всех. Спаниэлька встала на задние лапы, положила передние Джо на грудь и лизнула руки, которые так заботливо держали ее малыша.