Оркестр грянул вразнобой что-то развеселое. Минни, задрав юбку, лихо прошлась по сцене в канкане, однако публика продолжала недовольно гудеть. Обернувшись к необъятному человеку в красном одеянии, ведущий уже, кажется, собрался упасть на колени – по крайней мере, он предусмотрительно одернул фрак. Красный, то ли сжалившись над хромым стариком, то ли из иных соображений, чуть приподнялся в кресле и сказал пронзительным, отлично знакомым Кею фальцетом:

– И вправду, господа, что вы так всполошились? С этой буквы начинается много прекрасных слов. К примеру, WINE [11] и WINNER [12] …

– WATER [13] , – хлопотливо продолжил приободренный Хромоножка. – WALLNUT [14] …

– WANKER [15] ! – грохнуло в аудитории.

В зале заржали, и обстановка несколько разрядилась. Толстоусый отер со лба пот и обернулся к первому мальчику. Того, похоже, ничуть не смущали ни яркий свет софитов, ни внимание к нему многих персон. Малыш стоял, лениво переминаясь с ноги на ногу, и ковырял в носу.

– Минни, душечка моя, – проворковал Хромоножка. – Мне кажется, пришло время открыть вторую букву.

С ревматическим треском суставов кукла приблизилась к ребенку и, погладив его по головке, спросила:

– Как тебя зовут, хороший мой?

Мальчик деловито отер извлеченный из носа палец о штаны и, радостно улыбнувшись, ответил:

– Меня, тетенька, Роджером звать.

Если шум, поднявшийся в зале после открытия первой буквы, можно было сравнить с небольшим волнением на море, то сейчас грянула буря. Черноробые завопили. Чуть ли не половина присутствовавших кинулись к выходу, но те, кто стоял дальше от сцены и плохо расслышал сказанное, не давали им пройти. На освещенную софитами площадку полетели камни. Один из брошенных снарядов врезался в пластмассовый лоб куклы Минни, и та опрокинулась на спину, судорожно дергая ногами и вереща во весь голос. Хромоножка грохнулся-таки на колени и, заламывая руки и причитая, пополз к креслу толстяка в красном. Толстяк брезгливо отпихнул циркача ногой и, не повышая голоса, произнес:

– А ну всем заткнуться.

Как ни странно, в суматохе его услышали и, более того, подчинились. Над подземной каверной нависла нехорошая тишина, и в наступившей тишине человек в красном обратился к ведущему:

– Это уже становится интересным. Продолжайте.

Мелко кивая, бывший циркач поднялся с колен и посеменил обратно на сцену. По пути он отвесил хорошего подзатыльника белобрысому мальчишке и прошипел:

– Бобом тебя звать. Понял, тварь подзаборная? Бобом.

Пацан скривил губы для плача, но на него уже никто не глядел.

Ухватив все еще бьющуюся в истерике куклу за шиворот, Хромоножка вздернул ее на ноги, напряженно улыбнулся и сказал с легкой дрожью в голосе:

– Дорогая, почему бы нам не открыть третью букву?

Минни повела себя неожиданно. Возможно, удар камня повредил и без того нетвердый механический разум, или просто представление ей надоело. Развернувшись, кукла от всей души отвесила Хромоножке пощечину и, рявкнув: «Отвали, клоун колченогий!», с шумом и скрежетом сбежала со сцены. В публике снова расхохотались. Озадаченно потерев пострадавшую щеку, усач сам приблизился к крохотной девчушке и навис над ней.

Розовый бант девочки впечатлял. Никогда еще Кей не видел такого пронзительного, ядовитого оттенка – даже искусственные кудри Минни по сравнению с вплетенной в волосы малышки лентой казались безнадежно блеклыми.

– Ах, какая милая девочка, какая маленькая красотулечка. А какой у нас бант! Наверное, наша мама очень нами гордится, – заворковал Хромоножка.

Ласковая интонация давалась ему с трудом. Гордится мама девочкой или нет, сказать было трудно, потому что кроха смотрела на усача без всякого выражения. Глаза ее, маленькие, круглые и темные, блестели, как бусинки.

– И как же нас зовут? – выдавил Хромоножка, от волнения то и дело шумно сглатывая.

Девочка открыла рот, но вместо слов оттуда вырвался только тонкий писк. Усач недоуменно нахмурился:

– Как-как?

Девчонка снова запищала.

– Да она же немая! – заорали из зала.

Малышка развернулась на месте, пронзила аудиторию взглядом черненьких глаз и вытащила из кармана передника тонкую, из кости вырезанную дудочку. Приложила ее к губам, опустила, оглянулась на Хромоножку и снова поднесла ко рту.

– Ах! – радостно сообразил усач. – Наша маленькая участница хочет исполнить перед уважаемой публикой концертный номер. Просим, просим!

С преувеличенным энтузиазмом старый фигляр захлопал в ладоши и даже попробовал затанцевать – примерно так приплясывает косолапый медведь на деревенской ярмарке. Кое-где в зале тоже зазвучали хлопки. Девочка улыбнулась – зубки у нее оказались мелкие и желтоватые, – набрала в грудь воздуха и задудела.

Тут бы следовало описать, какая странная полилась из дудочки музыка. Что, мол, слышался в ней шорох зерна, пересыпаемого в крепких амбарах. Шелест соломы в мягких гнездах. Хруст сухой хлебной корки, разгрызаемой острыми зубами, вой ветра под крышей, скрип неубранных колосьев, топот тысяч и тысяч маленьких лап. Да, именно так бы все и было, если бы из дудочки вырвался хоть один звук. Однако дудочка молчала; точнее, наяривала-то она во всю мочь, только не в том диапазоне, который был привычен большинству собравшихся в зале. Зато песню дудочки отлично расслышала бы летучая мышь… или, скажем, крыса.