В декабре Иенс прихварывал – то горло красное, то из носа течет. А тут, как назло, случилась оттепель, затем опять подморозило. Иенс ушел на завод в легком пальтишке и ботинках на тонкой подошве. К вечеру повалил снег, и Герда, связав узлом теплые вещи, прихватив галоши и шерстяной шарф, распахнула дверь, ступила в усиливающуюся метель. Она брела через Ржавый рынок, обходя опустевшие прилавки и выныривающие из снежного крошева страшноватые фигуры – руки в карманах, к губе прилипла цигарка, на глаза надвинута кепка. Мимо профырчал грузовик с красной, ярко пылающей буквой «P» на борту, обдал вонью и паром, и под брезентом кузова почудилась Герде белая неживая рука. Девушка испуганно шарахнулась. В Пятом Округе началась эпидемия тифа, тела свозили за город и там хоронили в огромных, засыпанных известью ямах. Упаси Святой Пустынник… Сверху ехидно каркнуло, в мокром тумане и тающем снегу хлопнуло вороньими крыльями, упало на плечо Герды белое перо. Девушка сжала узелок покрепче и побежала, не глядя на набычившиеся лица зданий и плоские лица пешеходов, мертвые в синеватом свете фонарей. Побежала мимо скучных подъездов пристутственных домов, мимо жалких, съежившихся скверов, мимо пересекающихся рельсов узкоколеек и вагонеток, везущих заводские грузы, мимо фабричных заборов, опутанных сверху колючей проволокой, мимо истлевшего гриба Старого цирка, мимо пустырей, заросших дурной травой, мимо ярких искр и вони сварки – строили новую причальную мачту для дирижаблей. Побежала, разбрызгивая вязкую, липнущую к ботинкам грязь, и, задыхающаяся, остановилась только у проходной завода, где работал Иенс.

Угрюмый охранник в будке долго не хотел ее пропускать, но наконец пропустил, и девушка вышла на широкий, заваленный строительным мусором двор. Иенс говорил, что завод переоборудуется, будет новый хозяин – тогда, возможно, рабочим станет полегче. Герда шла, прижимая к груди узелок, и вдруг увидела Иенса. Тот стоял у длинной белой машины и говорил с каким-то молодым человеком. Метель сделалась гуще. Герда прошла еще несколько шагов и остановилась как вкопанная. Сердце ее забилось отчаянно и нежно. Надо было сразу подбежать, но подкосились ноги. Герда так долго искала его, пропавшего друга, почти брата, и вот нашла, а он стоит совершенно спокойно у белого лакового чуда и не замечает ее, не замечает. Вот будет сюрприз! Девушка улыбнулась и качнулась вперед, чтобы преодолеть последние разделяющие их футы, – как раз когда юноша с лицом Джейкоба сел в машину, высокий человек в шоферской форме захлопнул за ним дверцу и снежное чудовище рвануло с места, обдав Герду облаком керосиновой вони и слякотными брызгами. Иенс обернулся.

– А, это ты, – буднично сказал он.

Так буднично, словно совсем ничего не случилось. Будто это не Джейкоб только что сел в машину.

– Что ты там п-принесла? Давай, – раздраженно произнес любовник и, потянувшись к узелку, сунул туда длинный нос. – А, ш-шмотки. Я на-надеялся, ты испекла что-нибудь вку-вкусненькое. Ишачу тут с утра, з-зверски п-проголодался.

Герда заставила сердце успокоиться и спросила как можно равнодушнее:

– Кто это был?

– Это? – Иенс поднял голову и обернулся к воротам, за которыми уже скрылась небывалая машина. – Его зо-зовут К-кей. Наш бу-будущий хо-хозяин, с-слуга – или по-оверенный, или п-племянник, или лю-любовник – Ее С-снежного Ве-величества. В-видишь, как за-запорошило? Но-носит вьюгу на п-плаще.

Сердце Герды стукнуло в последний раз и остановилось. В наступившей тишине, нарушаемой лишь шепотом снежинок, она выслушала жалобы Иенса на то, что Джейкоб – нет, Кей – мог бы стать выдающимся ученым, если бы удосужился прочесть хоть одну книжку.

– Све-светлый ум. Топ-пит в вине, тратится на че-чепуху.

Сегодня Кей дал Иенсу дельный совет по заморозке живых тканей.

– По-понимаешь, кристаллы льда раз-разрушают структуру.

Как всегда, когда Иенс был увлечен или рассержен, его заикание сделалось слабее.

– Он посмотрел, посмотрел и гов-говорит: добавьте к среде что-нибудь вязкое, вроде глицерина. Отличная мысль! Как я сам не додумался? А этот пижон говорит мне, и так небрежно… По-поневоле позавидуешь…

Иенс бормотал еще что-то, но Герда его уже не слушала. Она слышала лишь тихую, насмешливую перекличку снежинок. Вот, значит, как. Вот, значит…

Она могла обознаться. Конечно, могла – в такой-то заверти, в сырой полумгле заводского двора.

Через три недели у художественной секции «Вавилонских огурцов» намечалась большая выставка. Благотворительное мероприятие в пользу жертв последней эпидемии и их родственников выставкой картин не ограничивалось: в ратуше устраивали концерт, ужин и бал, должна была присутствовать вся городская верхушка. Герда обещала – втайне, понятно, от Иенса – позировать для де Вильегаса сколько угодно, лишь бы ее взяли с собой. Гарсиа хмыкнул, критически оглядел скудный наряд девушки и объявил: «Ну, милая сеньорита, взять-то я вас возьму, только для этого вам придется переодеться». К счастью, Йон подрабатывал помощником художника-декоратора в оперном театре и сумел перед самым балом пробраться в комнату с реквизитом и стащить оттуда роскошное бархатное платье и туфельки на высоких каблуках. Спер он и белую медвежью муфточку, изрядно облезлую. Однако и изрядно облезлая муфта лучше, чем ничего, – в честь присутствия Кея в ратуше уже третий день не топили. Герда стеснялась своих голых плеч, выглядывающих из алого бархата, неловко ступала на высоких каблуках, а в муфту спрятала маленький пистолет. Нет, она не надеялась, что удастся выстрелить там, при всех. Спрятала на всякий случай. К пистолету следовало привыкнуть.

Бал прошел успешно. Герду даже дважды пригласили на танец, но она отказалась – не хотела вынимать руки из муфты. Слуга Королевы явился далеко за полночь, когда прочие гости, кроме самых молодых, лениво позевывали и поглядывали на большие настенные часы, украшенные по случаю праздника ветвями омелы, остролиста и лавра. Он вошел в зал в сопровождении некой темноволосой вертлявой особы в маскарадной полумаске. Парочка, не медля ни секунды, пустилась в пляс. Они танцевали хорошо, даже очень хорошо, особенно хороша была девушка (девушка ли?), и вскоре публика очистила центр зала, отступив к стенам, чтобы смотреть на танец. И Герда смотрела. Смотрела, как, проносясь в туре вальса мимо огромной чаши с пожертвованиями, светловолосый юноша небрежно швырнул туда кошелек. Смотрела, как летели эти двое над вощеным паркетом, тонкие, воздушные – не люди, а вьюжные призраки, – и маленькая рука партнерши легко и уверенно лежала на плече Джейкоба – нет, уже навсегда и безнадежно Кея, – лежала так же, как когда-то лежала ее, Герды, рука. Смотрела до того пристально, что на глазах выступили слезы, как будто она уставилась прямо в солнечный свет. Слезы, к счастью, скрыла ее собственная полумаска.

Никто ничего не заметил. Лишь де Вильегас, облаченный в красно-черный костюм арлекина, склонился к голому плечу Герды и, щекотнув бородкой, шепнул девушке на ухо: «Планируете, belleza [17] , как бы половчее сбежать по лестнице и оставить Ледяному Принцу лишь туфельку? Не планируйте. Властитель ваших дум давно и безнадежно пленен другой. Или другим. Этот, да простят меня ваши нежные ушки, pendejo [18] в полумаске – сам Господин W. Прошу вас, не перебегайте ему дорогу, а то дорогой pobrecito [19] Иенс останется без любовницы, а ваш покорный слуга – без лучшей своей натурщицы». Тон Гарсиа, как и всегда, был глумлив, но когда девушка оглянулась, живописец глядел на нее озабоченно и непривычно серьезно. Помахав улыбающемуся с противоположного конца зала Йону, де Вильегас добавил еще тише: «Огонек свечи тепел, красив и ярок, но если смотреть на пламя долго и внимательно, обнаружишь скрывающийся за ним уродливый черный огарок. Не позволяйте свету ослепить себя, сеньорита». Сообщив все это, человек искусства подкрутил усы и эспаньолку и заявил: «Ну, а теперь…» Но что теперь, Герде так и не суждено было узнать. Пробило три пополуночи, из часов выскочила маленькая костяная смерть и вознамерилась сказать «Memento mori». Однако получилось у нее только «Meme…», поскольку Господин – или Госпожа – W выхватил непонятно откуда пистолет и снес бедной смерти черепушку. Зал окутался пороховым дымом, визг дам и проклятия кавалеров положили конец вечеринке.

С того дня Герда ждала. Ждала, отправляя в печь утренние булочки, ждала, смешивая и перетирая краски в мастерской де Вильегаса, ждала, просиживая вечера у окна под монотонное мелькание спиц, накидывая петлю за петлей. Ждала, когда Иенс швырял ее на кровать и когда он забывался неспокойным сном, а она, Герда, перевернувшись на спину, часами смотрела в трещины потолка – всё ждала. Иногда девушка забывала, что ждет, и тогда приходилось напоминать себе: ожоги на руках Миранды, сгинувшая в огне трубка старого Шауля, затхлая вонь катакомб и казни, вечные городские казни. Она даже стала специально ходить на экзекуции, где связанные преступники, стоя на дощатом помосте перед гильотиной, жалобно выкрикивали: «Покупайте сапожную ваксу “Коцит” – лучшая сапожная вакса в городе!» или «Крем от веснушек и морщин производства госпожи Сельянти сделает вашу кожу чистой, как у младенца!». Торговцы немало платили семьям казнимых, и, как ни странно, реклама работала – покупали и ваксу, и крем. Откричав, преступник покорно становился на колени, подставляя шею под нож. Лезвие падало с глухим стуком… Однажды Герда вообразила, что под ножом – шея Кея, а она, Герда, отпускает рукоятку, и ее так замутило, что какая-то добрая разносчица подхватила девушку под руку и озабоченно проорала: «Милая, да ты на каком месяце?» – «Нет, ничего, спасибо», – невпопад ответила Герда, отерла поданным сердобольной женщиной платком рот и на казни больше не ходила.