А море откатывалось все дальше, люди переселялись вслед за береговой чертой, отстраивая новые поселки. На месте старых, среди солончаков, виднелись лишь брошенные мазанки да черные кострища, где сожгли очередную ведьму. В особо выдающихся случаях на шестах торчала пара-другая колес с выбеленными на солнце костями, с черепом, расклеванным чайками. Ящерицы шуршали среди руин в поисках высохших объедков, да иногда скользила в оконном проеме тень Пустынного Старьевщика. Чайки, ящерицы, Старьевщики – падальщики ничем не брезгуют…

– Эй, Туб! – окликнул мастера Вигго, протягивая полный до краев стакан и кусок сала, завернутый в лепешку. – Замечтался?

Тролль кивнул и молча выпил.

– За скорую победу! – провозгласил вождь, поднимая стакан. – Разорвем проклятую паутину, и будет нам счастье!

– Н-не п-проще ли д-для начала п-пауков зад-давить? – спросил Иенс и осторожно отхлебнул пахнущую травами жидкость. – И па-паучиху…

– Паучиху давить хочешь? – заржал в голос Вигго. – Герой! Мы с более простого начнем, с паутины. Да ты пей, это не суррогат какой-нибудь, а натуральный фермерский продукт.

– Как-кой с-смысл ун-ничтожать с-сеть, если пауки с-сплетут новую? – не унимался Иенс, не обращая внимания на ехидные смешки за спиной. – Н-новый п-порядок вместо ст-тарого, чт-то это меняет?

– Да ничего, – мрачно отозвался молчавший до этого Туб. – Задавишь одних, приползут другие. Нам, троллям, при любом режиме хреново, например. И при анархо-синдикате не станет легче от того, что верховного паука будут звать Вигго. Потому что он все равно должен ловить мух и жрать их. И кого-то, как ни верти, на роль мух непременно назначат.

– Пойми, упрямый тролль! – взвился Вигго. – Мы сейчас преследуем общую цель. Достигнем ее и разойдемся каждый в свою сторону. Независимо друг от друга, а не сплетаясь хвостами, как крысиный король. Сопротивление – это временный, вынужденный союз эгоистов. Никто никому не должен…

– Да не по нраву мне ваше дешевое либертарианство так же, как и господское правление! Что так бардак, что эдак. Поневоле вспомнишь, какой образцовый порядок творился при Королеве.

– Ну, знаешь ли… Объясни мне, тупому, если не трудно, почему все готовы верить в Аримана, в Истинного Бога, в Снежную Королеву, в кого угодно, но только не в самих себя?

Вигго картинно развел руками и огляделся в поисках поддержки. Но вокруг вдумчиво работали челюстями Тубовы подмастерья в одинаковых кожаных комбинезонах. Ни блеска глаз, ни поднятых в согласии кулаков. Как будто не в тайные мастерские Сопротивления он попал, а в нутро великолепно отлаженной машины. Которую сам же только что подмазал салом из своего мешка.

Примерно с таким же равнодушием встречали их с Рэмом и в горных селениях. Вежливо кивая, выслушивали зажигательные речи, разбирали листовки – на растопку, но раскошеливаться не торопились. Жертвовали в основном инструменты для мастерских: «Нашим передайте, пусть работают… Вот, собрали для мастеров… Чем богаты…» Отдавали посылки Рэму из рук в руки, с подозрением косясь на городского. По всему было видно, что если бы Вигго приехал к ним один, не получил бы и этого. Пришлось одолжить у Рэма запасную робу, сменить шелковый платок на кашне ручной крупной вязки и почти никогда не снимать летных очков – пристальных темных глаз Вигго тролли боялись пуще всего.

Шумно выдохнув, глава инсургентов вернулся к копченому змею – а то ведь сметут, начальству и ломтика не оставят. «Дешевое либертарианство», саламандра его заешь!

Иенс почти не ел и очень мало пил в ожидании условленного часа. Когда подмастерья под руководством Вигго по пятому разу хрипло завели «Мертвого анархиста», он незаметно выскользнул из-за стола и ушел заполнять гремучей ртутью детонаторы. Некоторое время до него доносился пьяный бубнеж, грохот валящихся со стола тарелок, и наконец прозвучал командирский ор вождя: «Морской закон, братва! Поел – посуду за борт!»

– Пора, – сказал сам себе Иенс.

Единственный трезвый шофер подвез его к де Вильегасу за картиной, а затем к особняку. Злой вечерний морозец прихватил покрывшую улицы слякоть тончайшей пленкой льда, и от этого экипажи сравнялись в изяществе с паромобилями, а пешеходы – с упившимися в хлам матросами. Хрусткая грязь, разлетавшаяся во все стороны из-под колес, причудливо заляпала нижние этажи и окна зданий. Один только особняк Кея выделялся из общего ряда девственной чистотой. Тонкий рисунок ограды, деревья и кусты – все вокруг него покрывали белоснежные иголочки инея. Яркий свет, падая из высоких стрельчатых окон на улицу, расцвечивал холодную красоту бриллиантовыми блестками. И если некая последняя капля могла вывести и без того взвинченного Иенса из себя, то это была именно она, а вовсе не тупая неповоротливость стоящего в дверях швейцара и не брезгливо отвисшая при виде доктора губа Фроста, как могло бы показаться на первый взгляд.

– Что вам так приспичило, Иенс? – выговаривал слуга Королевы, придя на помощь швейцару. – Неужели в рабочее время нельзя решать свои проблемы?

– Эт-то не м-мои п-проблемы, – упрямился доктор, заикаясь от холода и злости сильнее обычного. – И я хочу р-разговаривать с г-господином К-кеем!

– Хотеть будете у себя дома, – сверкнув глазами, отрезал Фрост. – А мы по пятницам не подаем.

Но Иенс не расслышал последней фразы – он отсчитывал такты, полностью отдавшись доносящимся из окон звукам скрипки. При этом доктор с прикрытыми глазами и задранной кверху бороденкой выглядел столь надменным и заносчивым, что Фрост досадливо сплюнул, послушал, как трещит на морозе плевок, и пошел наверх докладывать Кею о нежданном визитере.