Шрифт:
И тихо ахнула.
На столе стоял граненый стакан Грина. Непривычно широкие грани делали его чуть приземистым, он казался устойчивым и надежным не только на этом столе, не только на жиденьком столике в маленькой хате Грина, он, ребята, придавал надежность всей нашей зыбкой, полной случайностей жизни.
Рядом стояла бутылка водки старой, прежней, давней какой-то формы, которая не появлялась на прилавках лет пятьдесят. Из таких бутылок пили водку во время войны, в лихие послевоенные годы, и вот она снова на столе.
– Ржаная, – прочитала Наташа.
– Ты же хотела выпить из этого стакана, – пояснил Амок. – Водки.
– Ну не одна же!
– Так вот он я...
– А чего развалился весь голый?! Срам-то прикрой!
Амок не заставил себя ждать, и через минуту-вторую стол был накрыт. Из закуски нашелся хлеб, фиолетовая коктебельская луковица, соль в надколотой чашке и огурец.
– Никогда не сидела в четыре утра за более роскошным столом, – сказала Наташа.
Ополоснув гриновский стакан под рукомойником и протерев его куском оторванной от рулона туалетной бумаги, она водрузила его в центре стола и властно указала пальцем – наливай!
Ребята, вы когда-нибудь пили водку из граненого стакана в четыре утра, закусывая хлебом, отрывая зубами куски от луковицы и чувствуя, как под вашими зубами они хрустят и там, во рту, брызжут сладким соком, наполняя жизнью ваше молодое усталое тело?
Почему усталое?
А потому.
Вы когда-нибудь пили водку в четыре утра из граненого стакана с женщиной, от одного вида которой в душе рождается горестный стон, который потом не затихает в вас годами и дает силы выживать в нашей суетной и зависимой жизни, пили?
Вы когда-нибудь пили в четыре утра водку, заедая ее сладким фиолетовым луком? Пили со всесокрушающим чувством правоты, потому что в эти минуты вы заняты единственно нужным, правильным и праведным делом – пьете водку, пили? Вы смотрите в хмелеющие глаза сидящей рядом с вами женщины, чувствуете хмель в собственных глазах и понимаете – жизнь удалась. Что бы ни случилось с вами потом, когда закончится это утро, вы уже не беспомощны, вы сильны и уверены в себе, вы преодолеете любое унижение, любое бедствие и позор, не растеряетесь, когда на вас свалится богатство, когда подстережет бедность...
Не потому, что вы пьете водку в четыре утра из граненого стакана, а потому что вам выдалась ночь любви и справедливости. Это не с каждым бывает, не каждый выдержит, не каждый решится рискнуть, подготовить и исполнить такую ночь. Вспомните беспамятство Амока на холодной гальке ночного пляжа, в зарослях парка Дома творчества, его безобразный, отвратительный обезьяний рев, когда разбежалось шашлычное землячество, вспомните...
И к этому надо быть готовым, и через это надо пройти...
Высшие силы услышали рев боли и беспомощности и позволили состояться этой ночи. А то, что в какой-то момент Амока приняли за другого... Это такой пустяк! Ведь он-то Наташу не принял за другую... И она, осознав случившееся, не отшатнулась, не спохватилась...
Когда Амок, вылив в безмерный гриновский стакан остатки водки, поставил бутылку на пол, Наташа поднялась, подошла к нему, села на колени и прижалась мокрым лицом к его лицу.
– Спасибо тебе, Амок, за это утро. И за ночь спасибо, несмотря на маленькое недоразумение... Оно только украсило эту ночь. Мы оба с тобой заслужили... Грин сыграл в моей жизни пагубную роль, но я его не корю. Он своими алыми парусами дает ложную систему ценностей. Сказка красивая, но следовать ей нельзя... Эта его полоумная Ассоль стоит у меня перед глазами, как какое-то наваждение... Я не могу выйти замуж, как выходят все бабы... Я могу выйти замуж только с каким-то кандибобером. – Наташа вытерла свое мокрое лицо ладошками и пересела на табуретку.
– Так эти алые паруса тебя до сих пор цепляют?
– Ха! Цепляют! Они гудят во мне, как гудят паруса, наполненные ветром! Не затихая!
Не зная, как еще выразить Наташе свое понимание, Амок придвинул к ней поближе стакан и огрызок луковицы. Наташа механически, думая о чем-то своем, взяла стакан, подержала его в руке и выпила все, что там было.
– Ой! – весело воскликнула она. – Я же тебе не оставила!
Амок молча поднялся, подошел к шкафу, на котором красовался кораблик, открыв дверцу, вынул точно такую же бутылку водки и поставил ее на стол.
– Слушай! Да ты же обалденный мужик!
– С кем поведешься, с тем и наберешься, – невозмутимо ответил Амок, сковыривая пробку – у этой бутылки и пробка была сделана на старый, еще военный манер. – Не забудь, на двоих наливаю, – предупредил Амок. – А то опять все выхлестаешь. Присматривать за тобой надо, особенно на второй бутылке.
– Слушай, у меня есть вареная картошка... Будешь?
– Вареная картошка с огурцом... Что может быть лучше в половине пятого утра!
На этот раз они выпили по глотку, зажевали холодной картошкой, похрустели огурцом.