Так и случилось.

Клавдия поговорила с Варей. Эмоций своих в разговоре она не сдерживала. Варя, проникшись, прямо во время разговора позвала отца, и Смирнова рассказала уже им обоим, снова эмоционально и в красках, как судебный следователь Воловцов третирует и изводит подозрениями ни в чем не повинного человека, к тому же не столь давно перенесшего большое семейное горе. Плевако хмурился, возмущался и пообещал помочь.

Свое обещание «златоуст» Плевако сдержал. Впрочем, он всегда держал свои обещания. В ближайший же визит к Завадскому он передал рассказ Смирновой главному московскому прокурору. Владимир Александрович долго возмущался произволом судебного следователя и, конечно, пообещал другу помочь. Вот откуда прилетела распеканция для Воловцова! Иван Федорович был почти прав, предполагая, что вызов к прокурору судебной палаты устроен по чьему-то навету. Угроза отстранения от дела нависла над Иваном Федоровичем вполне реальная. Если через неделю он не изобличит убийцу жены и дочери Алоизия Осиповича Кары, то дело о двойном убийстве в Хамовническом переулке как пить дать передадут другому следователю. И Александр Кара опять выйдет сухим из воды. Допустить это было никак нельзя…

Когда Иван Федорович вошел в Клинический городок на Девичьем поле и открыл тяжелые двери Детской клинической больницы, от недели, которую дал на все про все Завадский, оставалось уже всего-то четыре дня…

Еличка лежала в отдельной палате на втором этаже клиники. Присмотр за ней был постоянный и весьма строгий, кроме того, несколько раз на дню в ее палату заходил профессор медицины доктор Прибытков. Он садился на краешек постели, щупал пульс и пытался с ней заговорить, на что, конечно, не получал никакого ответа. Девочка безмолвствовала и не понимала, что ей говорил доктор. Вернее, не просто не понимала, а и не слышала, и разговаривать с ней было все равно что допытываться у кирпичной стены, сколько лет было тому каменщику, что ее сложил.

Тяжкое зрелище…

Глаза Ядвиги, пустые и одновременно безумные, смотрели будто сквозь вас, но иной раз в них проскальзывала искорка сознания, и ее взгляд наполнялся такой болью и мукой, что впору было самому застонать от безысходности и бессилия помочь крохе.

Когда в ее небольшую, пропахнувшую лекарствами палату вошел профессор Прибытков, Иван Федорович уже собрался уходить.

– Ну, что скажете? – спросил профессор.

– А что тут скажешь, – вздохнул Воловцов. – Жалко девочку.

– Жалко, – кивнул Прибытков, оглядывая Ядвигу.

– И что… совсем ничего нельзя сделать? – спросил Воловцов.

– Совсем, – просто ответил профессор. – Нарушена функция мозга, центральная нервная система, и не только о полном, но и о частичном восстановлении функций организма не приходится даже мечтать. Для меня удивительно, как она вообще выжила после такого удара.

– И что с ней делать? – заставил себя еще раз посмотреть на Еличку Иван Федорович.

– Только наблюдать, – сказал Прибытков. – Медицина в настоящее время бессильна ей помочь. Может, со временем будут изобретены какие-нибудь препараты, стимулирующие и восстанавливающие утраченные функции мозга, но пока… – Он замолчал и лишь развел руками.

Какая-то мысль мелькнула в голове Ивана Федоровича, значимая, важная, но Воловцов не успел ее ухватить. Так бывает, когда на помощь постоянно работающему в заданном направлении мозгу приходит подсознание, обычно находящееся под спудом текущих проблем и задач, требующих сиюминутного решения. Какая-то идея или мысль вырывается вдруг из-под этого спуда наружу, но, если ты не готов ее принять, проносится мимо, и не факт, что появится снова…

– А как ваши успехи? – спросил профессор Прибытков, нарушив затянувшуюся паузу.

– Да тоже никак, – не без горечи признался Воловцов. – Недостает фактов, мотива, улик – всего, что могло бы изобличить преступника.

– Но кто-то же должен понести наказание за содеянное, – посмотрел невольно в сторону Ядвиги Прибытков. – Если подобные злодеяния будут оставаться безнаказанными, то мы все скатимся в такую яму, из которой уже более не выбраться.

– Поверьте, я делаю все, что могу… – отозвался Воловцов извиняющимся тоном и едва не развел руками так же, как до того это сделал профессор.

Собственно, посещение в клинике Ядвиги было предпоследним пунктом из намеченного Иваном Федоровичем плана расследования этого дела. Оставался последний пункт – допрос Александра Кары. Воловцов как можно дольше оттягивал этот момент, отчасти для того, чтобы заставить Кару волноваться и нервничать, отчасти же потому, что судебному следователю просто крайне не хотелось встречаться с младшим Карой. Он казался ему мерзким и отвратительным чудовищем, ядовитой змеею, которую любой нормальный человек предпочитает обходить стороной. А тут надлежало не только встретиться с ядовитым гадом, но разговаривать с ним, задавать ему вопросы, выслушивать лживые ответы и стараться вести себя в рамках приличия. Как раз глупость или несдержанность мог совершить теперь именно он, судебный следователь Иван Воловцов. И, конечно же, ни откровенная неприязнь, ни горячность во время допроса не останутся для следователя безнаказанными, Кара тотчас сообщит о недозволенных методах Завадскому. Впрочем, накатать на него жалобу в судебную палату Александр Кара мог бы и без причины. Ведь распеканция у главного прокурора – а в этом Иван Федорович уже ничуть не сомневался – была делом рук Кары-младшего.

А что вслед за жалобой?

Отстранение его от дела, чего, похоже, и добивается убийца.

Что Александр Кара и есть настоящий убийца, Воловцов уже совершенно не сомневался.

Но вот как изобличить убийцу? Как доказать, что это он взял деньги из сундучка в спальной четы Кара, а когда об этом узнала Юлия Карловна и пообещала рассказать Марте и Алоизию Осиповичу, убил ее? А заодно и сестру Марту, которая, скорее всего, тоже узнала о краже им денег из спальни. Ну а Еличку Александр хотел убить, поскольку она была свидетелем убийства Марты…