I
Море было вчера тихо, какъ зеркало, и сегодня оно также неподвижно. Наступило бабье лто, и на остров тепло, — такъ необыкновенно тихо и тепло! Но солнца нтъ.
Прошло много лтъ съ тхъ поръ, какъ я испытывалъ такой покой, — можетъ быть двадцать или тридцать лтъ, а можетъ быть это было въ предыдущей жизни. Но когда-то раньше, думаю я, мн наврное пришлось вкусить этого покоя, такъ какъ я брожу здсь и напваю и въ восторг отъ каждаго камня, отъ каждой травинки, а эти послднія, повидимому, тоже обращаютъ на меня вниманіе. Мы — старые знакомые.
Когда я иду по заросшей тропинк черезъ лсъ, то сердце мое переполняется неземной радостью. Я вспоминаю пустынное мсто на берегу Каспійскаго моря, гд я однажды стоялъ. Тамъ было то же, что и здсь, и тяжелое свинцовое море было неподвижно, какъ и теперь. Я пошелъ лсомъ и вдругъ растрогался до слезъ, и въ восторг я твердилъ все время: «о Боже, если бы мн когда-нибудь снова пришлось возвратиться сюда!»
Словно я уже когда-нибудь раньше тамъ бывалъ.
Но, можетъ быть, я былъ перенесенъ давнымъ-давно изъ другой страны, гд лсъ и звзды были такіе же; быть можетъ, я былъ цвткомъ въ лсу или жукомъ, который жилъ на акаціи.
А теперь я здсь. Я могъ быть птицей, которая пролетла весь длинный путь. Или же я могъ быть зернышкомъ въ какомъ-нибудь плод, который былъ присланъ персидскимъ купцомъ.
И вотъ я вдали отъ городского шума, отъ сутолоки, отъ газета, отъ людей — я бжалъ отъ всего этого, потому что меня снова потянуло въ деревню, въ одиночество, — вдь я самъ изъ деревни. «Вотъ увидишь, какъ теб будетъ хорошо!» — думаю я и преисполненъ самыми радужными надеждами. Ахъ, я уже бжалъ когда-то такимъ образомъ и снова возвратился въ городъ. И снова бжалъ.
Но теперь я принялъ самое твердое ршеніе добиться полнаго успокоенія, чего бы мн это ни стоило. Я поселился пока въ одной изб, и старая Гунхильдъ — моя хозяйка.
Рябиновыя деревья со сплыми коралловыми ягодами разсяны но всему хвойному лсу. Ягоды падаютъ съ нихъ цлыми кистями и тяжело шлепаются о землю. Он сютъ себя сами, и ихъ такое невроятное изобиліе: на одномъ только дерев я насчитываю боле трехсотъ кистей. А кругомъ на пригоркахъ стоятъ еще голые цвты, которые ни за что не хотятъ умирать, хотя время ихъ уже давно прошло. Но время старой Гунхильдъ также давно уже прошло, а разв похоже на то, что она собирается умирать? Она суетится и хлопочетъ, словно смерть не иметъ къ ней никакого отношенія. Когда рыбаки стоятъ въ залив и смолятъ свои мережи или красятъ лодки, старая Гунхильдъ идетъ къ нимъ покупать рыбу; правда, глаза ея потухли, но зато у нея сохранились пріемы заправскаго купца.
— Что стоитъ сегодня макрель? — спрашиваетъ она.
— То же, что и вчера, — отвчаютъ ей рыбаки.
— Ну и оставайтесь съ вашей макрелью!
И Гунхильдъ направляется домой.
Но рыбаки отлично знаютъ, что Гунхильдъ вовсе не принадлежитъ къ числу тхъ, кто только притворяется, что идетъ домой. Она уже раньше не разъ уходила въ свою избу, не оглянувшись даже. А потому они кричатъ ей:
— Эй, послушайте! пусть сегодня будетъ семь макрелей въ полдюжин, такъ какъ вы старая покупательница.
Тогда Гунхильдъ покупаетъ рыбу.
На веревкахъ развшаны красныя юбки и синія рубахи и блье невроятной толщины; все это спрядено и соткано на остров старыми женщинами, которыя живутъ еще до сихъ поръ. Но вонъ тамъ висятъ также нижнія сорочки безъ рукавовъ; въ нихъ такъ легко посинть отъ холода. А вонъ тамъ маленькая шерстяная кофточка, которую можно вытянуть въ веревочку. Откуда взялись эти странныя вещи? Он принадлежатъ дочерямъ, молодымъ модницамъ, которыя выслужили себ эти вещи въ город. При осторожной и рдкой стирк он выдерживаютъ цлый мсяцъ. А когда он покрываются дырами, то въ нихъ испытываешь пріятное ощущеніе наготы.
Зато не приходится шутить съ башмаками старой Гунхильдъ. Она обращается черезъ извстные промежутки времени къ одному рыбаку, своему ровеснику и единомышленнику, и онъ ставитъ ей новыя подметки и новые вещи и смазываетъ башмаки такъ щедро особенною мазью, что никакая вода не можетъ справиться съ ними. Я видлъ, какъ варится эта мазь: она состоитъ изъ сала, дегтя и смолы.
Вчера, когда я бродилъ по берегу залива и смотрлъ на плавающія дрова, на раковины и на камни, я нашелъ вдругъ маленькій осколокъ зеркала. Какъ онъ попалъ сюда, я не понимаю; но онъ производитъ впечатлніе какого-то недоразумнія и лжи. Не могъ же какой-нибудь рыбакъ привезти его въ лодк сюда, выбросить на берегъ и опять ухать! Я оставилъ его лежать тамъ, гд онъ лежалъ. Видно было, что это осколокъ отъ простого зеркала, можетъ быть, отъ коночнаго. Было когда-то время, когда стекло было грубое и зеленое и считалось рдкостью. Будь благословенно доброе старое время, когда хоть что-нибудь могло быть рдкостью.
Но вотъ на южной оконечности острова, надъ рыбацкими избушками началъ подниматься дымъ. Наступилъ вечеръ, варится каша. А по окончаніи ужина благоразумные люди пойдутъ спать, чтобы на слдующій день вставать съ ранней зарей. Это только легкомысленная молодежь перебгаетъ еще изъ избы въ избу и теряетъ драгоцнное время, не понимая своей собственной пользы.
II
Сегодня къ берегу причалилъ человкъ; онъ будетъ красить домъ. Но старая Гунхильдъ такая дряхлая и такъ страдаетъ отъ ревматизма, что она попросила его сперва наколоть ея дровъ на нсколько дней. Я самъ часто предлагалъ ей наколоть дровъ, но она находитъ, что я слишкомъ хорошо одтъ, и она ни за что не хотла выдать мн топоръ.