Точных сведений о начале литературной деятельности К. нет. Первые публикации — рассказ «Безгласный» под псевдонимом С. Каронин (Отечественные записки.- 1879.- № 12) и повесть «Подрезанные крылья» (Слово.- 1880.- № 4–6).
В 1889 г. К. переехал на местожительство в Саратов, где и умер после тяжелой болезни (туберкулез горла). Его похороны превратились в массовую демонстрацию.
I
Молодежь въ Ям
На двор у Луниныхъ происходили нападеніе и оборона. Это была просто семейная непріятность. Нападалъ, имя нсколько грустный видъ, отецъ Лунинъ. Оборонялся, сверкая глазами, какъ волченокъ, припертый въ уголъ, сынъ его, Михайло. Ддушка сидлъ на порог снной двери и бросалъ на обоихъ дйствующихъ лицъ взгляды, полные негодованія. Отецъ держалъ въ рукахъ обрывокъ веревки, который долженствовалъ служить орудіемъ наказанія, и говорилъ:
— Мишка, лучше сдайся! Все одно, ухвачу же я тебя за волосья…
— Не касайся. За что ты меня хочешь бить? Не подходи! — говорилъ сынъ. Онъ стоялъ въ углу двора и держалъ обими руками колесо. Собственно у него не было намренія именно колесомъ пустить въ отца; онъ поднялъ его, какъ первую попавшуюся оборону, и держалъ для всякаго случая. Наружность его показывала, что онъ дйствительно не дастся. Лицо его поблднло. На немъ не отражалось ни тни страха, но дикость, глаза мрачно блестли.
— Мишка, не дури! Я тебя чуть-чуть только поучу! Ей-ей, парень, худо будетъ, ежели не покоришься отцу родному! Схвачу вотъ за виски…
— Не схватишь. Не подходи! — возражалъ сынъ, угрожая колесомъ.
— Мишка! да ты что это, песъ, вздумалъ? Говори, отецъ я тебя или нтъ?
— Что-жь, что отецъ?… Безъ дла не дамся… Не подходи! Не касайся!
— Да ты только дайся, небось! Я только раза два по спин, - не то грозилъ, не то упрашивалъ отецъ, ругаясь довольно вяло.
— Не дамся.
— Это отцу-то ты говоришь? Ну, ладно, погоди, дай срокъ, ухвачу я тебя.
Сынъ только еще больше озлился, не сводя глазъ съ отца и готовый во всякую минуту обороняться съ отчаяніемъ.
Ддъ не вмшивался. Онъ молчалъ. Только голая голова тряслась, какъ осиновый листъ, да нсколько безсвязныхъ словъ срывалось изъ его беззубаго рта.
— Мишка! — продолжалъ, между тмъ, отецъ, — покорись, шельмецъ, брось колесо!
— Что ты присталъ? Скажи, за что ты на меня накинулся? — спросилъ сынъ, едва переводя духъ отъ волненія.
— А не лайся — вотъ за что. Я теб слово, а ты десять. Разв такъ можно съ отцомъ разговаривать?
— Что-жь, разв я не правду сказалъ? Хорошій хозяинъ овцу со двора не понесетъ… и сейчасъ это скажу!
— Да разв я въ кабакъ овцу-то стащилъ? Что ты лаешь? — закричалъ отецъ, снова разгорячаясь такъ, какъ въ то время, когда ссора только-что началась.
— Мн нечего лаять. Я говорю правду. Хорошій хозяинъ овцу со двора не понесетъ, — упрямо твердилъ сынъ.
— Ахъ, ты, пустая голова! Да разв я овцу-то пропилъ? — кричалъ отецъ и бросилъ въ сторону веревку. Вслдъ за нимъ и сынъ оставилъ колесо, и они начали горячо спорить, забывъ, что сію минуту стояли въ угрожающихъ позиціяхъ. — Вдь надо же было отдать хоть малость сборщику, заткнуть ему ротъ!
— А ты посуди самъ: овца безъ малаго стоитъ четыре рубля, а ты провалилъ ее Трешникову за рубль…
— За рубль… какъ же мн сдлать, коли лзутъ съ ножомъ къ горлу?
— Подождалъ бы. Не очень я испугался бы.
— То-то что не ждетъ! Ужь я кланялся.
— И кланяться не зачмъ. Не отдалъ бы — и все.
— Погляжу я, какой ты дуракъ. Меня бы сборщикъ подвелъ подъ скуцію, ежели бы я не сунулъ…
— Да, конечно, ежели самъ дашься на скуцію, такъ и отхлестаютъ. А ты взялъ бы, да не давался.
— Фу, ты, Боже мой, глупая голова! Какъ же ты не дашься?
— Я бы убегъ! — сказалъ сынъ ршительно.
Отецъ развелъ руками и расхохотался.
— А, да песъ съ нимъ! Разв съ такимъ дуралеемъ можно говорить? — сказалъ онъ, обращаясь къ ддушк, и поплелся со двора.
Этимъ всегда кончались споры отца и сына. Первый каждый разъ бросалъ разговоръ и умолкалъ, увряя, что Мишку нельзя переспорить. Отецъ Лунинъ какъ бы признавалъ свое безсиліе передъ сыномъ, который во всякую минуту выглядлъ колючею травой, тогда какъ его самого жизнь сильно трогала, такъ много трогала, что въ немъ, кажется, мста живого не осталось.
Только-что описанная сцена происходила въ то время, когда отцу было слишкомъ сорокъ лтъ, а сыну безъ малаго шестнадцать. Когда споръ окончательно былъ забытъ, отецъ пошелъ выпить. Грустно какъ-то ему стало отъ упрековъ сына. Вспомнилъ онъ много нехорошаго и печаленъ показался ему этотъ день.
Но въ это же самое время сынъ принялся работать за троихъ, какъ бы желая загладить чмъ-нибудь грубость свою передъ отцомъ. Онъ скидалъ на повть возъ соломы, перетащилъ на другое мсто двадцатипудовую колоду, вычистилъ въ хлв навозъ, и когда отецъ пришелъ обдать, сынъ слъ за столъ, мокрый отъ пота; видно было, что онъ усталъ.