В рассказах Лейкина получила отражение та самая «толстозадая» Россия, которая наиболее ярко представляет «век минувший» — оголтелую погоню за наживой и полную животность интересов, сверхъестественное невежество и изворотливое плутовство, освящаемые в конечном счете, буржуазными «началами начал».
Не только что одна Закуваевка, но даже и окрестныя села и деревни знали Веденя за мужиченка «вниманія не стоющаго», не говоря уже объ его собственной семь, состоящей изъ старухи матери и женатаго брата, которая, видимо, тяготилась имъ. И не-то чтобы Веденй былъ пьяница или воръ, нтъ, онъ былъ честнйшій мужикъ и пилъ только при случа, но просто какой-то нерадивый и неумлый. Способности у него, правда, были, но отнюдь не къ деревенскимъ работамъ. Такъ, никто, бывало, не сдлаетъ лучше его дудку изъ бересты и никто лучше его не сыграетъ на этой дудк. Псни-ли пть — Веденй первый запвало. На свадьбахъ, на посидлкахъ Веденй первый острякъ и смшило. Бывало, онъ только ротъ разваетъ, чтобы что нибудь сказать, а ужъ люди хватаются за бока, чтобы смяться. Охота во всхъ ея видахъ, начиная съ перепелиной «на дудочку», до охоты съ ружьемъ — его дло; одно только худо, что у него не было ружья и онъ всякій разъ занималъ его у дьячковскаго сына, за что и отдавалъ ему, по условію треть или половину добычи. Пріобртеніе ружья и еще гармоники, было для него давнишнимъ и наибольшимъ желаніемъ, но, но бдности, онъ никакъ не могъ на этотъ предметъ раздобыться деньгами. Гармонику онъ, правда, впослдствіи вымнялъ у прохожаго офени — коробейника на поросенка и двухъ гусей, но гармоника эта была не велика и далеко не удовлетворяла его. Ему хотлось большую, какую-то «о четырнадцати переборахъ, четырехъ ладахъ и съ сильнымъ духомъ», такую, какую ему привелось разъ видть у знакомаго фабричнаго парня, пришедшаго въ деревню на побывку. Ежели-бы Веденя учить музык, можетъ быть изъ него вышелъ бы хорошій музыкантъ, но какъ земледлецъ, онъ былъ никуда не годящійся. За что не возьмется — ничто не спорится. Начнутъ, бывало, въ снокосъ смяться надъ нимъ товарищи.
— Эй, Веденй! Смотри, бабы по три полосы скосили, а ты все еще на первой мнешься! Стыдись! Курицы на смхъ подымутъ.
— Мнешься! Не мнусь я, а одно дло обдумываю. Семъ-ко я косу отточу, такъ покажу я вамъ, какъ я мнусь! Обгоню живымъ манеромъ и на дв полосы за собой оставлю. Дай только срокъ, отвчаетъ Веденй, оттачиваетъ косу, плюетъ на руки и съ крикомъ на бабъ «эй, вы толстопятыя!», принимается косить съ какимъ-то остервенніемъ, но минутъ черезъ десять смотришь — ужъ онъ сидитъ усталый, измученный и разсматриваетъ лзвіе косы.
— Что-жъ ты? спрашиваютъ его.
— Да что, коса кака-то не подходящая! Зазубрилась. Надо статься, на пнь наскочилъ. Эва! кака выемина сдлалась.
— Ахъ ты косило-мученикъ! Ужъ лучше бы въ дуду игралъ!
При уборк хлба было тоже самое. Люди дло длаютъ, а Веденй кривляется, прибаутки говоритъ, или съ кмъ-нибудь лясы точитъ. Семья начнетъ его ругать, а ему все равно, какъ говорится, какъ къ стн горохъ… И такъ во всхъ работахъ.
За то соберутся, бывало, крестьяне посл работъ посидть на завалинк — Веденй ужъ тутъ: строитъ дудку или наигрываетъ на гармоник, напвая псню и отчеканивая слова въ род:
«Носъ крючкомъ, Голова сучкомъ Сама ящичкомъ».— А ну-ко, Веденй, представь, какъ волостной въ церковь ходитъ, просятъ его присутствующіе.
Веденй сейчасъ выпрямляется, выпяливаетъ впередъ брюхо и, заложа руки за спину, семенитъ маленькими шажками.
— Ну, а становаго представь.
— Нтъ, нельзя. За это стегаютъ. Пусть двки поцлуютъ — покажу. Ну, красныя, подходи по очереди, а, нтъ, самъ начну, говоритъ онъ.
— А вотъ только подойди, такъ я тебя и тресну… отвчаетъ какая нибудь изъ бойкихъ.
— Это намъ, ангелка, не почемъ. Ты тресни, а поцловать поцлуй!
И бывало, что Веденю доставались отъ двушекъ не только затрещины, но и плевки въ бороду, но онъ не обижался.
Любимымъ занятіемъ Веденя въ праздничные дни было: прислуживать въ алтар, выносить налой, подавать кадило, звонить на колокольн. Чуть на погост покойникъ — Веденй ужъ тамъ: раздаетъ за панихидой свчи, помогаетъ нести гробъ, опускать его въ могилу и по окончаніи похоронъ вмст съ причтомъ приглашается на поминки. Также и въ Рождество, въ Пасху, въ престольный день онъ хаживалъ вмст съ причтомъ по прихожанамъ и непремнно несъ какой нибудь образъ. Короба онъ не имлъ, подаяніе провизіей не сбиралъ, но за то изъ каждаго дома выносилъ брюхомъ.
Веденй былъ бездтный вдовецъ, лтъ тридцати слишкомъ. Нсколько разъ прицливался онъ жениться во второй разъ; но ни одна невста изъ окрестныхъ деревень не шла за него, такъ какъ вс его знали за нерадиваго мужика да къ тому-же и собой онъ былъ очень не хорошъ: худой, длинный, рябой, курносый. Заплатанная одеженка и замасленный картузъ сидли на немъ какъ на кол.
Разъ міръ на деревенской сходк ршилъ сдлать его пастухомъ. Веденй принялъ эту должность съ благодарностію, но и къ ней оказался неспособнымъ. Ввренное ему стадо то и дло длало потравы, а черезъ мсяцъ онъ проспалъ корову. За послдній поступокъ его лишили должности и онъ снова сдлался бременемъ своей семьи. Домашніе называли его: лишнимъ ртомъ, разгильдяемъ, полоротымъ и требовали, чтобы онъ шелъ въ Питеръ на заработки. Долго онъ отнкивался, долго не соглашался, но наконецъ брань и попреки надоли ему; онъ плюнулъ и сказалъ:
— Э, прахъ васъ возьми! Снаряжайте!
Веденя снарядили, дали на дорогу хлба, пять рублей денегъ и отправили въ Питеръ.
Въ Питер у Веденя было много земляковъ. Они большей частью были разнощики: торговали спичками, яблоками, сельдями, пряниками и жили на артельной квартир. Тотчасъ по прізд въ Питеръ, Веденй разыскалъ ихъ и явился на артельную квартиру.
Такъ какъ дло было вечеромъ, то земляки были вс въ сбор и сидли за ужиномъ.
— Батюшки, Веденй! Какимъ лшимъ тебя сюда занесло? заговорили они.
— Объ васъ сгрустнулся, братцы. Дай, думаю, на заработки пойду. Пусть посмотрятъ, что я за человкъ есть. Авось медаль прицпятъ, съ ужимками отвчалъ онъ и началъ цловаться съ земляками, одляя ихъ письмами и посылками отъ деревенскихъ.
Земляки пригласили его ужинать. Онъ слъ. Они начали засыпать его вопросами.
— Что-жъ ты въ разноску пойдешь? Торговать будешь?
— Нтъ, братцы, коли мстечко выищется, такъ лучше…
— А дудки при себ?
— При себ. Безъ дудокъ — я, что солдатъ безъ ружья.