Шрифт:
— Что и говорить, доктор Маркс тот врач, который знает, как спять бельма с глаз слепого! — воскликнул Сток.
— Хорошо ты сказал,— оживился Вейдемейер и продолжал: — Маркс спокойно относится к неудачам с изданием «Немецкой идеологии», хотя там гениальные мысли, замечательные теоретические открытия! Ведь в ней, полемизируя с Фейербахом, он создает образ человека будущего, совершенного революционера. Удивительный Маркс человек! Весь поглощен уже новой работой и предстоящей полемикой с темн, кто мешает и путает как в теории, так и в практике борьбы. Вот уже подлинно нет в нем и тени честолюбия. Книга его все еще не печатается, а он считает, что цель ее все-таки достигнута.
— Какая же это цель, по-вашему? — спросил Сток.
— Выяснение сути дела для самих себя, сведение счетов с прежней философской совестью — так сказал мпе Маркс.
— Как же это? — изумился Фрейлиграт.— А вот мы, цоэты, писатели, жаждем большей частью одного — лишь бы напечатать поскорее свое произведение. Иногда в этом вся наша цель.
— Значит, у вас одно славолюбие,— усмехнулся Сток.
— Жажда похвал,— добавил, улыбаясь, Иосиф.— Но, мне кажется, но в этом должна быть радость творчества. Для истинного борца слово — всегда оружие, клич, обличение, но никак не самоцель.
Фрейлиграт покраснел, поспешно встал, уронив узкий резной стул, вскинул голову и неожиданно принялся, заглушая все остальные голоса, декламировать:
Не верьте, что больше в живых ее нету, Что чужд ее голос для наших времен, Пусть смелое слово в оковах запрета, И кто не доносчик — молчать обречен. Пусть карами злыми насилье грозится, Пусть многим уделом — в изгнанье томиться, Иной себе вены вскрывает в темнице. Свобода жива, и бессмертны права. Свободу! Права!Кто-то зааплодировал, кто-то громко крикнул:
— Стихи эти не могут относиться к свободной Бельгии!
Несколько степенных господ демонстративно поднялись и, наскоро расплатившись, вышли из кафе. Хозяин встал из-за стойки и подошел к поэту, протягивая ему обе руки:
— Читайте, брат! Я тоже участвовал в уличных боях тысяча восемьсот тридцатого года, и вот этот рубец от раны,— он обнажил руку,— подтверждает, что я дрался лихо за свободу, права, конституцию. Замечательные стихи!
Польщенный Фрейлиграт продолжал:
Борьба не решится проигранным боем! Придут к нам победа и день торжества, В ответ на удар мы усилья удвоим И громко воскликнем: «Свободу! Права!» Идут они вместе на благо народа, Готовы всегда для борьбы и похода, Ведь там, где права, торжествует свобода, И там, где свобода, в почете права! Свободу! Права!Сток позабыл, казалось, время и где он находится. Один за другим, как при звуках некогда петых песен, как при ощущении запахов, некогда коснувшихся обоняния, вставали перед его мысленным взором лучшие часы жизни. И все они были борьба.
Знамена их всюду, над каждым отрядом, Что мстит за неправду и горечь обид,— Пусть здесь нет успеха, так будет он рядом, И правда в итоге везде победит. Да, эту победу венок ждет гигантский: И греческий лавр, и трилистник ирландский, И дуб из священной дубравы германской, И стран всей земли в нем сплетется листва! Свободу! Права!Фрейлиграт закончил читать стихи, и десятка два слушателей подхватили последние слова: «Свободу! Права!»— и наградили поэта щедрыми рукоплесканиями.
Стоку мучительно захотелось побыть одному, и он, распрощавшись, вышел из кафе. Потребность в одиночестве часто охватывала его. Она появилась после двухлетнего одиночного заключения и усиливалась с годами. Женевьева сначала негодовала, но затем смирилась.
«Запой одиночества»,— определил он сам эту новую страсть и но противился ей.
В Брюсселе по приезде ему еще почти не приходилось проводить несколько часов одному.
«Перемена места — перемена судьбы»,— слышал он когда-то библейское изречение. Стоку оно казалось лишенным мудрости.
«Какая такая судьба у бедного подмастерья?» — досадливо морщась, думал он.
Однако все-таки было разное и в его жизни. Менялся он, менялись люди.
С того дня, как в зале «Валентино» он услышал с трибуны маленького красноречивого Луи Блана, затем старого знакомого, болтуна Пауля, и, наконец, глубоко поразившего его Карла Маркса, пытливый ум портного, точно бурный поток, прорывающийся сквозь горы и ущелья, вошел постепенно в берега п уверенно двинулся вперед широкой, спокойной рекой.