— Ну да. За что нас любить? — натянуто улыбнулся Ловчан. Он пытался шутить, а Розмич ответил неожиданно серьёзно:

— Не за что. Действительно, не за что. Сколько словен на этой земле живёт? Тьма! А сколькие ушли в другие земли? Вспомни хоть того же князя Нимрода, древнего властителя Алоди, воспетого в старинах. Он ушёл на запад, покорил другие народы, стал величайшим князем. А от его сына все ляхи ныне прозываются панами. А брат его, Вандал? Тоже на месте не сидел. Он пронёсся по миру ураганом. Вон, до сих пор всех отъявленных разбойников и разрушителей вандалами кличут! И ведь оба словенами были.

А варяги? Тоже словены, хоть и живут почти на самом краю мира. И что о тех варягах другие народы говорят, слышал? В землях тевтонов и саксов люди богов не столько о плодородии молят, сколько о защите. У них не только детей, у них князей варягами пугают!

А мы сами? Сколько данов и свеев в наших лесах упокоилось? Да в любом словенском болоте вражеских костей больше, чем воды! И упыри у нас самые жирные, самые откормленные.

Мы слишком сильные. А быть и сильным, и любимым одновременно — нельзя! Смекаешь?

Есть старый беззубый пёс, способный только брехать, — его любят. С ним и дитя малое оставить можно, и самому безбоязненно палкой приложить, если что. И обиду такой пёс простит, и руки за корку хлеба лизать будет. А есть волк. Он стократ сильней любой псины. Его можно приручить, но полюбить нельзя. Потому как сколько ни корми, волк от своей воли не отступится. И за причинённую обиду всегда покарает.

Вот и мы… Мы волки, Ловчан. Потому любить нас невозможно.

И всегда, сколько живы будем, найдутся те, кто не поленится охоту устроить. Сегодня это вепсы и бьярмы, завтра меря когти выпустит, послезавтра ещё кто. А нам каждый раз придётся выбирать — остаться свободными или влезть в пёсью шкуру.

— Зато нескучно, — вздохнул Ловчан.

— Это сейчас. А когда приестся?

Ловчан усмехнулся, бросил на друга короткий, полный горечи взгляд.

— Ты прям как волхв рассуждаешь. Может, пора меч на посох сменить?

— Вот так всегда… Говоришь о важном, говоришь… А тебе как о стенку горохом.

— Да ладно, не серчай! Прорвёмся! — Ловчан хлопнул соратника по плечу. И добавил очень серьёзно: — А после вернёмся с подкреплением и всех порвём. И весь, и мерь, и Дербыша с Жеданом. И наших найдём и захороним как положено. И тризну закатим такую, чтоб до следующей луны никто не протрезвел.

Оставшиеся три дня мало отличались друг от друга. Алодьских белозёрцы по-прежнему сторонились, а те старались не лезть на глаза. Не потому, что струсили или жизнь так уж дорога, просто кто-то должен вернуться к Олегу, доложить о походе. И весть семьям погибших передать.

К тому же толковой драки сейчас всё равно не получится, а в бестолковую лезть — себя не уважать.

От тоски и безделья Розмич принялся размышлять о собственной жизни, о событиях минувшего похода, о случившемся в Белозере. Прежде никогда так много не думал, полагая, что это удел волхвов и князей, а задача воина — хорошо рубиться и уметь выследить врага. От раздумий становилось ещё тоскливей, и мир казался совсем-совсем другим. Неправильным.

Вот как могло случиться, что какая-то там чудь да весь нападает на словенские капища, а сами словены ни сном ни духом? И не почешутся, чтобы защитить? Даже божеского гнева не боятся. Хотя, если присмотреться, боги на белозёрцев уже гневаются, особенно Велес. Иначе не был бы город столь беден.

А воеводу тутошнего взять хотя бы?! В Алоди за такие дела давно бы со двора прогнали, а тут он в почёте. Неужели князь Полат не понимает, какую гадину на груди пригрел? Неужели не видит, что воевода из тех, кто в любой миг предать может? Ещё обидно, что Дербыш — словен, вроде и земляк, а чужой.

Вообще, о единоплеменниках Розмич размышлял чаще всего. То и дело вспоминал слова волхва: мол, мельчает народ и мягким становится. И такая обида при этом брала — хоть вой. Как сделать, чтобы перестал мягчать, а наоборот — потвердел? Может, камни вместо репы жрать?

Ещё за день до отхода в город прибыл некий посланник. Слухи расползлись тут же. Народ обсуждал новость так громко, что даже отверженные Розмич с Ловчаном услыхали. Не всё, конечно, но и этого оказалось более чем достаточно.

Посол оказался из Киева, города на берегу великого Днепра. Правил той землёй родич самого Рюрика — князь Осколод. Впрочем, родич не кровный — пасынок.

Он пришёл в словенские земли ещё прежде Рюрика, как раз скончевал свои дни Гостомысл. Дожидаться у моря погоды не стал. Собрал на Ильмене да Днепре дружины и отправился покорять Царьград — загадочный ромейский город. Удача сопутствовала ему во всём. Добыл он украшения и оружие, дорогие одежды и шелка, серебряную посуду, упряжь да утварь и гривен отлил столько, что всё войско не раз одарил. Вернулся к стенам Киева, а тамошний народ поклонился его доблести, назвал князем. Но это было давно.