Никитин обратил внимание на Полянского только потому, что тот сумел поставить под относительный контроль такого монстра, как телецентр в Останкино. Эдик, конечно, не мог влиять на содержание информационных программ, но рекомендовать руководству главных редакций те или иные фигуры в качестве приоритетов для эфира было в его силах. Не всегда к его рекомендациям прислушивались, и ему приходилось периодически напоминать о себе, вырубая энергию в центре технического обеспечения телецентра, что для телезрителей обычно выдавалось за забастовки персонала техноцентра из-за невыплаты зарплаты...

Никитин оценил его усилия и рискнул доверить ему Западную зону – западное междуречье Москвы-реки и Яузы. Заскучавший было на своем доходном, но мелком месте Эдик воспрянул духом, приняв под свое начало почти треть Москвы и первым делом расквитался с «соколятами», с которыми у него шел вечный спор из-за территории того самого Алексеевского кладбища, по которому проходила граница влияния. Эдик считал, что кладбище принадлежит ему, сокольнические, естественно, возражали.

Спор был совершенно пустой, так как на кладбище, кроме трех десятков бомжей, практически не с кого было брать оброк, да и хоронили там крайне редко из-за каких-то неблагоприятных санитарных гидрогеологических условий. Но тут было дело принципа. Ни одна сторона не хотела отдавать бесполезный, но тем не менее, вожделенный кусок московской территории.

На том же кладбище и проходили разборки из-за его «административно-криминальной» принадлежности... На кладбище были даже специальные участки, на которых хоронили бойцов, павших в этих разборках от рук противоположной стороны. «Выставка» хоронила со своей стороны, «сокольничские», естественно – со своей...

Придя к власти, и, в том числе, к командованию объединенным отрядом боевиков, Эдик провел в Сокольниках карательную операцию, основным и единственным результатом которой стало увеличение числа могил на Алексеевском кладбище на двадцать процентов. Конечно, могил, расположенных с сокольнической стороны.

За эту операцию Эдик чуть не лишился только что полученной должности, но вымолил у Никитина разрешения искупить вину добросовестной работой, то есть установлением на всей территории зоны твердого и неукоснительного соблюдения введенного генералом Никитиным «нового порядка» совершения преступлений.

Среди уцелевших от разгрома «соколят» Иван и нашел себе надежного осведомителя и через пару дней знал о Полянском практически все, истратив на это всего пару сотен баксов. И те сильно помятый в ходе карательной операции «соколенок» отказывался брать, утверждая, что у него «душа горит на эту падлу!»

Поляк переехал из осточертевшего ему Останкино в самый центр, на Кузнецкий мост, о чем мечтал, практически с детства.

Полученная от Никитина должность требовала, конечно, немало энергии и времени, но – это только первое время. Чуть пообтеревшись, Эдик со свойственной его нации предприимчивостью рассовал свои главные обязанности своим помощникам, натравил их друг на друга так, что они ежедневно ему доносили о всем, что происходит в зоне. Себе он оставил только самое важное и необходимое – контроль за денежными поступлениями...

Организовав двойную бухгалтерию для отчетов перед Никитиным, он за очень короткое время сколотил из денег, поступающих от его же братвы в оплату за совершаемые преступления приличный капиталец и открыл на Кузнецком шикарный ресторан с старом еврейском вкусе – с фаршированной щукой, жареной курочкой, мацой, которую Эдик решил помещать в меню не только на пасху, но каждый день, официантами с бородами и пейсами в длиннополых лапсердаках ежедневным традиционным еврейским ансамблем...

Московские евреи поперли к Эдику, и тот последнее время считал себя самым счастливым человеком на свете. Единственное, о чем у него болела голова – во что вкладывать выручку – строить ли доходные дома в старых центральных кварталах Москвы, или выкупить в Иерусалиме кусочек «каабы», установить его в Москве и тем самым прочно увековечить свое имя.

Поразмыслив с неделю, Эдик пришел к выводу, что доходные дома в Москве гораздо выгоднее и был абсолютно прав, хотя бы потому, что не слишком был силен в вопросах символики иудаизма и не предполагал даже, что «Кааба» находится в Мекке, а не в Иерусалиме, и вообще – это священный храм мусульман, а не иудеев. Но долго ли еврею-фээсбэшнику спутать каабу с каббалой, о которой он слышал что-то от мамы в раннем детстве, но что – уже не помнил. О мавзолее Ленина он знал больше, чем о святых местах.

Иван побывал в ресторане, названном Поляком очень просто – «У Эдика», и еле высидел там часа полтора. Назойливая еврейская музыка с бесконечным повторение одной и той же музыкальной фразы в разных вариациях вызывала у него головную боль.

Блюда, которые он заказывал, казались ему какими-то пресными и приготовленными словно для беззубых стариков – все было перетерто и перекручено, но одного приличного куска мяса, в который можно было от души вцепиться зубами... В итоге Иван испытывал к евреям такое же раздражение, какое еще недавно испытал в адрес антисемита Камышова... Он плюнул на возможность дождаться Полянского в его ресторане, в котором тот бывал ежедневно, но в самое разное время и не придерживаясь никакой системы, и с облегчением вышел на Кузнецкий мост.